Чуть позже я услышал странный скрип, и его явно издавали не деревья. Этот скрип складывался в некую мелодию, что заставило меня пару раз ударить себя по щеке, мало ли какое ментальное воздействие. Но нет, никакой атаки на нас не было. Арднор остановился, после указал в сторону одного из деревьев, где не сразу можно было заметить источник этих странных мелодичных скрипов.
Нечто вроде значительно уменьшенной копии верещальника сидело на ветке и пыталось петь, словно обычная певчая птица. Всё бы ничего, но это трудно сделать, когда от тебя остались одни лишь кости. Впрочем, костяная птичка как-то справлялась с этой непростой для кошмара задачей. Увидев нас, этот мелкий монстр вдруг создал тёмно-фиолетовую оболочку на крыльях и, сделав пару взмахов, быстро скрылся среди серого леса.
— Всего лишь эфермера, причем очень маленькая, — сказал на это Арднор.
Вот только странности мрачного леса на этом совсем не закончились. Постепенно, среди серых листьев, травы и темных деревьев мне стали открываться энергетические потоки фиолетового, бирюзового и сиреневого цветов, изредка искрящиеся сапфировыми вспышками. Часть этих потоков окутывала некоторые растения, создавая нечто вроде причудливой сетки. Где-то эта сетка вспыхивала, словно древо жизни, под которым я уснул, а иной раз была едва видимой, словно грустная Касель.
Я совсем недавно обратил внимание на эту особенность. Когда призрачная королева грустила, то больше всего походила на привидение, становясь едва видимой. Первый раз я испугался, что она попросту может исчезнуть, но Арк успокоил, сказав, что такое бывает время от времени. Касель лишь казалась такой сильной, но по факту всегда была очень ранимой и слабой. Видимо эта черта так отразилась на её призрачной сущности.
Но вернёмся к мрачному лесу. Он уже не казался мне таким уж безжизненным и заставлял внимательно смотреть по сторонам, причем совсем не из-за страха. Любопытство объяло меня, и даже угрюмая Совесть вдруг обратила своё внимание не на золото или драгоценности, а на местных обитателей.
Нет, Совесть, нам ни к чему разбирать их на косточки и делать из них артефакты. Знаю, Логика, что мысль вполне неплохая, но я не хочу тратить на это время, так как вообще не знаю, сколько его у меня осталось. Будет лучше, если мы поторопимся. А уж если удастся безопасно здесь побродить, то можно будет и смастерить из костей кошмаров что-нибудь интересное.
Птицы, звери, и многие другие странные существа заполняли лес, охотились друг на друга, нападали на души грешников, защищали своих сородичей и вели себя очень похоже на самых обыкновенных живых существ.
— Необычно видеть такое в том месте, где должны быть одни лишь муки и страдания, — вдруг сказал Арднор. — Я тоже сильно удивился, когда в первый раз всё это увидел, правда, у меня ушло куда больше времени, чтобы начать различать потоки энергий и увидеть призрачные узоры леса.
— Они ведь действительно живут, а не притворяются? — спросил я.
— Хм… хороший вопрос, они не живые в привычном понимании и используют для своего существования противоположную энергию, но это вполне можно назвать жизнью, ведь далеко не всех их создала Смерть. Многие появились сами. Можно даже сказать эволюционировали, совмещая жёсткий каркас из костей, который скрепляли энергией. И вся эта своеобразная жизнь процветает благодаря попадающим сюда душам, которые служат топливом для развития таких… существ, — ответил Арднор. — Так что круговорот энергии тут весьма непростой.
Постепенно количество этих странных форм жизни увеличивалось, многие из них нас совсем не боялись и были вполне дружелюбны. Правда излишнее любопытство жутковатых, маленьких кошмаров, которые вели себя, словно кошки, выпрашивающие еду, несколько мешало. Особенно когда они пытались прихватить за ногу, чтобы урвать немного энергии. Да уж, чего только не встретишь на том свете. Вот только я то думал, что попаду в более… светлое место, с ангелами там или валькириями, а не вот с такими вот кошками.
Одна из костлявых проказниц забралась мне на плечо и довольно заурчала, разве что жутковато немного, ну да ладно. Правда, гладить холодную энергетическую шёрстку было не так приятно, как настоящего, живого кота.