Меня судейские ценили прежде всего как тахиграфиста, говорю это без ложной скромности.
Многие грамотные монахи, занимающиеся перепиской книг и документов, владеют тахиграфией – скорописью, техника которой восходит то ли к Цицерону, то ли к Тирону, то ли к Сенеке.
Дон Чема усовершенствовал эту систему, приспособив к нашему языку, а я, как мне кажется, неплохо ее усвоил.
Вдобавок это занятие способствует развитию памяти, поскольку тахиграфисту приходится постоянно держать в уме сотни специальных знаков, позволяющих сокращать слова и фразы иногда до одного-двух символов.
Мне довелось записывать показания Беатриче Ченчи, дочери сенатора, которая даже под пытками продолжала изворачиваться и лгать, пытаясь уверить следователей в чрезмерной жестокости отца, заточившего ее в укромном замке и насиловавшего чуть не каждый день. Только поэтому, утверждала Беатриче, она и убила его.
Свидетели, однако, показали, что эта бесстыжая девка тайно вступила в связь с плебеем, сбиром – полицейской шестеркой, от которого и родила ребенка, и отец наказывал ее за грязное блядство, карая, может быть, слишком сурово, но не опускаясь до инцеста.
Красавицу Беатриче признали виновной в покушении на семейные ценности, завещанные Христом, и вместе с сообщниками казнили на мосту у замка Сант-Анджело.
Мне было поручено вести протоколы допросов глуповатого и косноязычного мельника Меноккио, отрицавшего божественность Христа, оправдание и предопределение, а когда его высокопреосвященство кардинал Роберто Беллармино задавал вопросы интеллектуалу Джордано Бруно, я записывал дерзкие ответы Ноланца о множественности миров, преосуществлении и непорочном зачатии Девы Марии.
Помню, как смеялись инквизиторы, когда выяснилось, что Джордано Бруно в Оксфорде выдал трактат Марсилио Фичино за свой. Впрочем, плагиат был наименьшим из его грехов.
И мельника, и Ноланца сожгли, и я при этом присутствовал, радуясь вместе со всеми за души счастливцев, которые освободились от этой скотины – мерзкой плоти, чтобы предстать перед Вышним Судией.
Хотя следствие завершилось справедливыми приговорами, дон Чема посчитал необходимым прокомментировать дела, отнявшие у нас так много сил и времени.
– Помнишь ли, Мазо, как мы обсуждали противостояние Сигера Брабантского и Фомы Аквинского? Сигер и его друзья утверждали, что материя вечна и не была сотворена Господом, бессмертие души – фикция, а значит, нет никаких оснований для веры в воздаяние и искупление, в райское блаженство и муки ада. Да и свобода воли не стоит ничего, поскольку идеи и вещи связаны всеобщей естественной закономерностью, не имеющей ничего общего с божественным Провидением…
– Помню, мессер, что вы цитировали Комедию, где говорится о Христе, который вывел дух из рабства на свободу… и еще мы говорили о двух Чезаре… Чезаре-бедняк не виноват в том, что ворует, потому что его заела бедность, а Чезаре-богач не виноват в том, что он убийца, потому что его родители не любили…
Дон Чема кивнул.
– Фома выступил против бесчеловечного детерминизма, в котором нет места ни выбору, ни свободе, ни ответственности. Он считал человека не тенью истории, но действующим лицом ее, учеником и соучастником Господа, личностью, которая несет ответственность за результаты своей деятельности, и любовь и ненависть такой личности стоят того, чтобы ради них жить, а если понадобится, то и сражаться, как Святая инквизиция сражается за души человеческие… – Дон Чема перевел дух. – Когда-то Пико делла Мирандола горделиво заявил, что он поставил человека в центр мира, назвав его copula mundi – связующим мир звеном. Не знаю, понял ли он хотя бы перед смертью, что на самом деле пытался заменить Бога хамелеоном? Любовь и ненависть – пустотой? Сталь – ртутью? Истинный свет Божий – обманчивым светом солнца? Понял ли он, что сам человек из зверя родиться не в состоянии? Пико и его единомышленники встали на сторону дьявола, провозглашая людоедский принцип homines hominum causa natos esse[23]. Попытки поставить человека в центр истории, позволив ему выбирать власть и форму правления, ввергают его в борьбу с тысячами других воль, стремящихся к другим формам правления, то есть безжалостно бросают людей в пучину хаоса, братоубийства, окончательно отвергая и дискредитируя самое понятие власти и ее божественную природу. И в той истории, где нет ни Бога, ни Провидения, нам не избежать великих потрясений. Негодяи вроде Меноккио и Ноланца, отвергающие традиции и пытающиеся разрушить устоявшуюся картину мира, ничем не лучше мерзавца Эпикура, утверждавшего, что после смерти погибают и плоть, и душа. Они разрушают норму, не думая о minores – малых сих, которые вынесут из ученых рассуждений только один вывод: если Земля круглая, значит, все дозволено. И тогда мир погрузится в кровавый хаос!..