И как же я бывал счастлив, когда после любовных утех Нотта прижималась ко мне влажным дрожащим телом, закидывала на мои ноги свою тяжелую горячую ножку и шептала на ухо прерывающимся голосом какой-нибудь непристойный стишок Катулла Веронского или Гесперия Галльского, обдавая меня благоуханием меда и молока…
Дон Чема успел выбрить ноги моны Веры, когда в библиотеку влетела босая запыхавшаяся Нотта. От нее пахло лавандой – пучок сухой травы она носила под юбкой, чтобы отбить запах пота.
Пока мы целовались и раздевались, мона Вера легла на живот, широко раздвинула ноги, согнув их в коленях, и уперлась руками в пол, в то время как дон Чема подхватил руками ее бедра, как рукояти тачки, и потянул женщину на себя, приподнимая ее так, чтобы войти в нее из положения стоя, а тем временем Нотта легла на спину, высоко вскинув ножки, и ее жаркие алые врата открылись навстречу моему трепещущему языку, тогда как ее пальчики погрузились в мою шевелюру, но едва мужчины двинулись на приступ, а женщины судорожно сглотнули и затаили дыхание в предвкушении первого касания, как гармоничную тишину дома разорвал дикий крик – вопль такой силы, такого переворачивающего ужаса и такого отчаяния, что все мы бросились со всех ног на этот страшный звук, забыв об одежде.
Двое голых мужчин и две голые женщины бежали в темноте к лестнице, толкаясь и что-то крича, скатились вниз и, натыкаясь на мебель, ворвались в кухню, где на полу у горящего очага в черной блестящей луже лежало человеческое тело, и вдруг из черного угла кто-то метнулся к нам, дон Чема отлетел к столу, рухнул на колени, мона Вера согнулась пополам, подошла к стене, сползла на пол, я толкнул Нотту под стол, получил удар в плечо, полетел боком вперед, увидел высокую белую фигуру в дверном проеме, стукнулся лбом обо что-то, пал на четвереньки – голова пошла кругом…
Теперь крики доносились со двора, и дон Чема, накинув на плечо какую-то тряпку и схватив вертел, метнулся к двери, я – за ним, успев вытащить из очага пылающую головню, упал на ступеньках, растянулся на камнях, вскочил, увидел старика Дарио, привалившегося к стене, и глухонемого Луку, сына моны Веры, который ползал на карачках у распахнутых ворот, растерянного и перепуганного конюха, дона Чему с тряпкой на плече и вертелом в руке, сидевшего на земле за воротами и сплевывавшего, сплевывавшего, сплевывавшего…
Сзади подошла Нотта, прижалась к моей спине, и я почувствовал ее дрожь.
– Кто это был? – спросил я.
– Нелла, – сказал дон Чема.
– Но как… – Я запнулся. – Что же теперь делать?
– Надо закрыть ворота, – хрипло проговорил дон Чема. – Да закройте же эти чертовы ворота, наконец!..
Через час, пересчитав убитых и оказав помощь раненым, мы сошлись в столовой, чтобы перекусить сыром и выпить немного вина.
Нотта впервые сидела за одним столом с хозяином и была смущена. Она, слава богу, отделалась ушибами и царапинами, а вот мадонне Веронике повезло меньше: Нелла ударила ее ножом в плечо – домоправительница потеряла много крови. У дона Чемы распухло ухо, глаз заплыл, а я до крови сбил колени.
Дон Чема предположил, что старуха, которой велели присматривать за пленницей, сама развязала Неллу: веревки не были ни перегрызены, ни перерезаны.
Возможно, девушке захотелось справить нужду, а ее вялость обманула бдительность старухи, решившей, видать, что в таком состоянии девушка не опасна. Завладев ножом, Нелла одним ударом убила охранницу, которая даже пикнуть не успела, а потом покинула комнату и двинулась на свет – в кухню, где пылал очаг. Здесь она застала врасплох Фику и молодого конюха, предававшихся блуду.
Тело конюха мы обнаружили в луже собственной крови на полу, а труп Фики – с ног до головы она была искромсана ножом – Нелла бросила в огонь (выхватывая из очага головню, я заметил чьи-то пятки в пламени, но тотчас об этом забыл).
Во дворе Нелла ударила ножом в живот старика Дарио и полоснула глухонемого Луку по горлу, отчего он скончался в мучениях.
На домоправительницу было больно смотреть.
Мадонна Вероника любила своего несчастного Луку – он был смирным и красивым сыном. Вооруженный кинжалом и кастетом, Лука сопровождал ее в походах по лавкам, и никто не смел словом или делом оскорбить его статную мать, которая величественно шествовала по улице с корзинкой в руке. Рано овдовев, она была вынуждена поступить на службу к дону Чеме, и он помог ей вырастить дочерей, а потом удачно пристроить обеих замуж.
Мне трудно судить о чувствах, которые мона Вера питала к хозяину, но лицо ее чудесным образом преображалось, когда после соития дон Чема без сил откидывался на спину, а она вдруг приподнималась на локте и быстрым движением проводила кончиком языка по его губам…