— Скажите, а нефть?
— Садыя Абдурахмановна, вот цифры.
Вошла девушка-секретарь:
— Садыя Абдурахмановна, вас к прямому. Обком, Столяров.
— Извините, пожалуйста, Валерий…
— Кузьмич.
— Да… Я слушаю, Кирилл Степанович. Что? Не понимаю. Но…
В трубке глухой и далекий голос шутлив: «Жалоба… Что ж ты зажимаешь критику снизу, дала распоясаться уголовным элементам, воров поддерживаешь?»
— Тюлька? — Садыя долго вспоминала. — А, Тюлька? Казак Андрей Петров? Так и написано, что семиреченский казак Петров спелся с уголовниками?
Мембрана пищала: «Да-да… мастерят общие делишки, и вы заодно, в газете о них пишете… прославляете…»
— Ну, в газете, положим… А Балабанов теперь в обком уже пишет, понял, что в горкоме бесполезно. Ну что ж, давайте еще раз вернемся к этому пустому, на мой взгляд, делу, с одной стороны, и важному — с этической.
Садыя положила трубку.
— Оторвали, Валерий Кузьмич. Разрешите продолжить наш разговор, — сказала Садыя. — Конечно, ошибочно полагать, как это часто делается, что всякое комбинирование дает лучшее решение задач организации производства. Последнее выгодно лишь при известном масштабе предприятий, при относительно высоком уровне концентрации.
Разговор подходил к концу. «Эта женщина стоит на твердой почве, — подумал профессор, — и очень даже».
Садыя уезжала на стройку, к Лебедеву. Перед отъездом попросила соединить ее с хозотделом:
— Пожалуйста, устройте профессора. И дайте ему возможность работать. — И подала руку профессору. — Вы, Валерий Кузьмич, пожалуйста, позвоните.
— С удовольствием… С большим удовольствием.
Лебедев с утра ждал секретаря горкома. И вот она наконец приехала.
Дом готовился принять новоселов.
Садыя была придирчива, лазила с этажа на этаж, ходила по комнатам, довольная тем, что в общем-то было сделано все неплохо: «Справился Лебедев; всыпали, и справился. Вот что за люди: одним слова достаточно, других надо песочить, чтобы поняли, до печенки дошло».
Свежей краской пахли столы, полы.
Лебедев не отставал от секретаря. Высокий, худой, он заглядывал через ее плечо, ожидая указаний. Все хорошо шло, если бы не случился конфуз. Лебедеву обидно прямо стало. И надо же…
Кое-где в квартирах появились жены строителей, выбирая себе комнаты. В одну квартиру вошла и Садыя. Все ей понравилось здесь — и обои, и паркет, и на кухне есть все, чтобы облегчить труд женщины: мусоропровод, вода горячая и холодная, атмосферный холодильник.
В одной комнате она застала женщину небольшого роста, курносенькую и толстенькую. Та с любопытством встретила Садыю. А Садыя как раз потрогала ручку двери и сказала:
— А вот ручка плохо прикреплена. Надо переделать дверь-то.
— Хорошо, — сказал Лебедев, — сделаем, как надо. Мелочи у нас кое-какие остались.
Неизвестно, что взбрело в голову этой толстенькой; носик пуговкой задрожал, а глаза округлились:
— Нечего вам здесь, гражданочка, выбирать. Без вашей милости обошлись. Эта комната занята.
— Да вы не беспокойтесь, — улыбнулась Садыя, — если надо, комнату отделают лучше.
— Ишь, краля, идите сами в лучшую, а мне и здесь удовлетворительно. И ручку не трогайте. Она не ваша.
Говорливая попалась. Лебедев, вконец сконфуженный, не знал, что и сказать; рот открыт, как у дохлой рыбы… и ни слова. А у курносенькой, как из пожарного насоса: слова струей так и льются.
— Небось начальственная жинка. И двери ее не удовлетворяют. Иди к своему хахалю и скажи, чтоб он тебе другую квартиру нашел. За эту насмерть буду стоять.
Садыя все выслушала и засмеялась:
— Правильно, боевая, молодцом отбрила. Ну что ж, пойдемте, товарищи, эта квартира занята.
Лебедев уже и моргал, и головой качал — ничего не могло остановить словоохотливость толстенькой тети. А когда Садыя вышла, не вытерпел, задержался:
— Воловья твоя голова… Секретаря горкома ни за что обидела.
Так с открытым ртом и осталась баба.
А тут… Зашли в одну, другую квартиру. Садыя решила попробовать замок — закрыла дверь, а открыть никак. Туда-сюда. Она в комнате, а остальные с Лебедевым в коридоре. Что ни пытались предпринять, напрасно. Лебедев от злости готов был разорвать и помощников и себя. Помощники по лестнице вверх-вниз, вниз-вверх, а слесаря след простыл. Десять, пятнадцать минут сидит секретарь взаперти. На глазах у Лебедева от обиды слезы навертываются, и не знает, как вызволить Садыю. Пристроился к замочной скважине, волнуясь, наблюдал. Не бледность, а желтизна какая-то на его лице, а у Садыи в руках блокнот, авторучка, пишет что-то. «Пропал, все шло хорошо… Надо было еще той курносой бабе встретиться! Все испортила. Закатят теперь выговор по девятой, запишут решением горкома… Второй выговор, Лебедев, баста!..»