На работу вышел с тяжелым сердцем. А тут встретился один из сотрудников, которого он не переваривал.
— А, Балашов… — язвительно заметил он. — Мое почтение. Слыхал новость?
— А что?
— Насчет тебя какую-то глупость болтают. Мол, идея твоя не нова, в газетах уже была… Клянусь всеми девами, отстаивал. Подумаешь, ведь важна не идея. Мало кто у кого заимствовал, важна разработка.
Балашов покраснел. Так вот что его ожидало! Выходит, он заимствовал, а проще — стащил и выдал за свое!
Встретил Валеева.
— Ты что такой грустный? Лица на тебе нет. Заболел?
— Нет, не заболел. Обидно, что образованные люди бабами становятся.
— Слышал я. Знаешь, Балашов, ты сам, как баба, обращаешь внимание. Знаю, неприятно, но оснований-то нету; поболтают да бросят. А надо будет, кое-кому языки обрежем. А ты работай, жми. Это, пожалуй, от зависти. Мышиная возня какая-то. Но поезд не боится, если на рельсы червяк заполз.
Все это, конечно, правильно, но все же на душе неспокойно. «Люблю красивых людей до смерти, люблю смотреть на лица, на правильные черты. Но в подлое лицо так и хочется плюнуть».
Сережа отпросился у Дымента: «Дома поработаю, приведу отчет в порядок, документацию». В раздевалке нарочно задержал свой номерок: по лестнице спускался Лукьянов. Он молча кивнул головой и хотел пройти мимо, в гардероб.
Вдруг откуда взялась у Сережи храбрость, спросил:
— Не ваша работа?
Удивленная и непонимающая мина. Небольшая растерянность.
— Что ты!.. В своем уме? — И прошел в гардероб. — Прошу.
Тетя Шура, гардеробщица, пожилая, еле двигающаяся от полноты женщина в пуховом платке, усмехнулась:
— Я женщина. Вы уж поухаживайте.
Лукьянов молча принял пальто и сам оделся.
«Молодец тетя Шура, молодец». Сережа уважал гардеробщицу за ее прямоту; знал, что ее многие недолюбливали, и именно за это. С тех пор как она стала у них работать, порядки в раздевалке изменились. Сами одеваются. Удобно ли пожилой женщине надевать на мужчину пальто? А он, мужчина, растопырив руки, стоит, ждет. А то, бывало, с дядей Мишей… ему шестьдесят с гаком, а сопливый мальчишка: «Миша, накинь пальто!»
«Так его, тетя Шура… с точки зрения пролетариата».
Сережа вспомнил историю с завхозом. Тетя Шура выступила на собрании, а после завхоз пришел в гардероб и спрашивает:
— Вы недовольны?
— Нет, довольна. Вот разве вы под мухой, между нами.
— Ты вон какая, умеешь подъехать.
«Простоте надо учиться у простого трудового человека, — подумал Сережа. — А Лукьянов побледнел даже. Против шерсти…»
— Тебя что-то, парень, давно не видно. — У тети Шуры добрые глаза.
— В командировке был.
— Значит, за делом. А я уж смотрю, не видно, не заболел ли? А у меня ноги… Не те… Русскую плясать любила; какие коленца — вприсядку… А кружиться… Не смотри, что девка, а удали — не у всякого парня.
В трудную минуту всегда нужно с кем-то поделиться. Станет легче. А с кем? Лилька уехала. И Сережа Балашов пошел бродить — это тоже успокаивает.
И вдруг откуда-то выпорхнули «воробьи», Марат и Борька:
— Дядя Сережа! Мы вас искали.
— И нашли, — иронически бросил Сережа. — Что же теперь?
— Теперь не отпустим.
Между Сережей и ребятами сложились свои отношения, понятные только им. Он любил возиться с ними: или в нем жило мальчишество, или мир их лучше, и светлее, и простодушнее. По крайней мере, это была искренняя, неподдельная дружба, находившая свое выражение в конкретных делах. Что бы ни сказал Сережа, выполнялось беспрекословно. Он был старший командир, и для этого не требовалось особых разъяснений.
— Ну вот так-то, босая команда. Досталось мне сегодня на орехи. Оказывается, не я автор проекта, а дядя, которого я, к сожалению, не знаю.
— Неправда! — почти в один голос заявили ребята. — Мы сами видели, как вы работали.
— Смешные, что вы видели? Как свет в окне горел да я над бумагами сидел? А может, я списывал, как часто делает Борька, с чужой тетрадки.
— Вы честный, — потупившись, говорит Борька.
— А ты?
— Я? — Борька мнется и сознается: — Я — нет… Нет, я честный, но иногда маму… Но вы ведь сами знаете, какая она у нас. Чуть что — в угол. Потому что за Марью переживает.
— Да… — И Сережа перевел разговор. — Что-нибудь придумаем новое. Пусть знают наших.