Насир имел достаточную возможность хорошо убедиться в том, какие беды несут для крестьянского хозяйства постоянные войны феодалов, как разоряются целые области в результате феодального произвола. Прославление крестьянства у Насир-и Хусрау предетавляет значительное сходство с деятельностью среднеазиатской городской буржуазии начала XX века, также пытавшейся подкрепить свою оппозицию феодализму защитой крестьянства от полного разграбления феодалами.
Кроме поэтических произведений Насир-и Хусрау оставил и интересные прозаические работы. Среди них наиболее значительна “Зад-ал-мусафирин” (Путевой припас путников), персидский текст которой был впервые отпечатан в Берлине в 1921 г. Этот объемистый трактат — нечто вроде своеобразной энциклопедии, охватывающей собой почти все возможные для того времени вопросы от чисто философских метафизических проблем и кончая вопросами космогонического и космографического характера.
Книга эта показывает блестящее знакомство автора с философией, как классической в лице главным образом Аристотеля, которого он весьма своеобразно толкует, так и арабо-персидской вроде знаменитых ал-Фа-раби и Абу-Али-ибн-Сины (Авиценны). Наряду со сложнейшими метафизическими проблемами автора интересуют и чисто физические явления: он пытается объяснить происхождение молнии и грома и т. п.
Вторая дошедшая до нас книга “Ваджх-и-дин” (Лик веры), напечатанная также в Берлине в 1923 г., целиком посвящена изложению основных догматов исмаилитского учения. Судя по характеру изложения, это своего рода катехизис, предназначенный для вновь обращенных в исламизм. Построена она так, чтобы как можно более незаметно оторвать посвящаемого от правоверного ислама, искусно пользуясь при этом в качестве мостиков цитатами из Корана, аллегорически интерпретируемыми.
Кроме этих дошедших до нас произведений, нам известно еще, что существовал арабский диван нашего поэта, от которого до нас не дошло единой строчки, и несколько прозаических трактатов, из которых только по названию нам известны: “Хан-и-ихван” (Братская трапеза) и “Бустан ал-укул” (Цветник умов), вероятно представлявшие собой что-то вроде упоминавшегося выше “Лика веры”.
Весьма вероятно также, что в молодости Насир написал не одно стихотворение в обычном для той эпохи придворном стиле типа обычных панегириков и эротических газелей. Об этом он в некоторых местах дивана упоминает. Надо думать, что все произведения такого рода поэт сам же и уничтожил после трагического перелома в его жизни. Кроме этих безусловно принадлежащих Насиру произведений, ему приписывается еще бесчисленное множество различных трактатов по магии, алхимии и т. п. Слава его, по-видимому, довольно быстро распространилась из далекого Иомгана по всей Персии и создала ему репутацию какого-то сказочного мага. Репутация эта была еще усилена возникшей значительно позднее фантастической “автобиографией”, которая долгое время считалась подлинным его произведением, но ему, безусловно, не принадлежит, будучи безвкусной стряпней из различных нелепых сказок о сношениях с духами, постройках волшебных зданий и тому подобных аттрибутов волшебной сказки. Понятно, что упрочившаяся за Насиром репутация мага невольно привлекла к нему все более или менее известные произведения по магии, авторы которых точно установлены быть не могли.
Совершенно особое место в ряду сочинений Насир-и Хусрау занимает “Сафар-намэ” (Книга путешествия), впервые появляющаяся ныне на русском языке. Книга эта — одно из немногих дошедших до нас прозаических произведений столь раннего периода персидской литературы. Когда она написана — точно неизвестно. Если судить по самой книге, можно было бы предположить, что она возникла до радикального переворота, происшедшего в его жизни. На это указывает много данных, разбросанных по всей книге: автор удивляется, узнав, что обитатели Триполи и Сура шииты, и хвалит одного кадия — суннита в городе Суре. Упоминая о халифе Омаре, он добавляет к его имени почтительные пожелания, как это всегда делают сунниты. Говоря о Фатимидах, он называет их “султанами”, т. е. только светскими властителями, а эпитет “халио”, обозначающий также и духовную власть, он прилагает только к аббасидским халифам, носителям и официальной власти. Однако, при всем том, книга могла быть написана только после возвращения из путешествия, т. е. после вступления в лоно исмаилитской церкви. Это обстоятельство заставляет нас отнестись к дошедшей до нас редакции с большой осторожностью. Вполне возможно, что к произведению Насир-и Хусрау приложил руку какой-нибудь позднейший редактор суннит, постаравшийся затушевать все наиболее ярко выраженные шиитские места и сделавший типично суннитские добавки. И в самом деле, у некоторых из более поздних суннитских авторов имеются цитаты из “Сафар-намэ” со ссылкой на Насир-и Хусрау, которых, однако, в нашей редакции уже нет. Отсюда следует вывод, что книга дошла до нас не в первоначальном своем виде, и представляет своего рода эксцерпт, сокращенную и даже несколько видоизмененную редакцию. Может быть, этим объясняется некоторая сухость и сжатость, а также чрезвычайно сильно выступающий на передний план момент “поклонения святым местам”. По-видимому, редактор, обрабатывая книгу, взял за образец жанр “Зиарет-намэ” — путеводителя по святым местам, чрезвычайно распространенный в персидской литературе тип книги. Однако даже и в таком пострадавшем виде книга все-таки представляет для нас большую ценность. Написана она чрезвычайно просто и безыскусственно и, видимо, предназначена для самого широкого круга читателей, ни о какой мистике в ней нет и помина. Автор живо, непосредственно рассказывает о том, что видел, стремясь быть как можно более правдивым. Он сам говорит, что во время своего путешествия вел дневник, куда заносил все свои впечатления и наблюдения и даже зарисовывал туда интересовавшие его памятники. В самом деле, только таким путем все эти впечатления и могли сохраниться столь свежими, могли быть переданы столь живо и подчас увлекательно. Нельзя отрицать того, что описание некоторых архитектурных памятников, благодаря огромному количеству самых мелких деталей, несколько утомительны и монотонны. Зато все картины быта, описания Фатимидского двора, жизнь среди кочевников, приключение с жадным бедуином в Басре, эпизод в бане, встают перед глазами читателя с рельефной отчетливостью. Язык “Сафар-иамэ” прост и естественен. Для человека, привыкшего к напыщенным периодам позднейших персидских прозаиков, он может даже показаться слишком простым и безыскусственным. Видно, что мысли обуревают автора и что подчас он не может справиться с ними, ибо фразы зачастую прерываются всякими вставками и добавлениями; автор уклоняется в сторону и снова возвращается к своему рассказу.