— Но такое архаическое обожествление тотема, связанное с племенной мифологией, встречается у самых отсталых, имеющих наиболее примитивный уклад жизни, племен, — вступает в разговор Мутенде. — У более развитых племен существует целый пантеон богов. У земледельцев бемба, например, его возглавляет бог Земля, бог плодородия. Батва Бангвеулу, у которых вся жизнь связана с болотами, считают своим главным тотемом Мумбаил, тину, где они находят рыбу, корм и где растут корешки их любимых лилий. Другие тотемы — тростник, вода, рыба, — как и сами люди, в представлении батва, появились на свет благодаря Мумбе и подчинены ему. Еще совсем недавно у батва был распространен ритуал погребения покойников в тину. Считалось, что при этом «дух и тело человека» отдавали матери Мумба. Из высушенного ила батва лепят фаллосы, которые отождествляют с отцом Мумба и которым поклоняются. Это единственное племя во всей Замбии, да и, наверное, в Африке, которое взывает к своему божеству не ниспослать дождь, а прекратить его.
Беседа оборвалась на самом интересном месте, поскольку поспело долгожданное жаркое. За ужином инициативой завладел Пэт. Он выясняет у патеров тоже довольно интересный вопрос: почему бог, любя людей, создал саранчу, которая пожирает поля, а его, Пэта, заставляет шляться по болотам?
Потом начинается обсуждение моего путешествия. Филипс говорит, что в миссии найдется несколько учеников из тех мест, где еще не забыли секрета древней плавки железа. Завтра с утра двое из них на лодке повезут меня в Бвалья Мпондо. Что же касается моего возвращения на Большую землю, тс дней через пять из миссии на северо-восток за продуктами пойдет лендровер. На нем я доеду до Касамы, а оттуда на попутных машинах — до Мбалы.
Значит, с Пэтом мы расстаемся. Мы были знакомы лишь несколько дней, но как-то на редкость быстро сдружились и научились понимать друг друга. Он очень много помог мне в этом неожиданном, но оказавшемся очень интересным сафари.
После ужина кто-то из патеров прислал мне из миссионерской библиотеки несколько книг, посвященных древней металлургии в Замбии. Самой интересной из них оказался отчет археологической экспедиции, работавшей в 1930 году на реке Кафуэ, крупнейшем притоке Замбези. Там, в пещерах Мумбва, эта экспедиция натолкнулась на остатки древних железоплавильных печей, шлак и топор из железной руды. Железо было низкого качества, плохо поддававшееся обработке. Возраст его — конец третьего — начало второго тысячелетия до новой эры. Это самые древние следы первобытной металлургии в Африке.
Примерно там же обнаружили неолитическое погребение. Ученые изучили древние скелеты и сделали еще более неожиданный вывод: похороненные в пещере люди принадлежали к койсанской расе, то есть были предками современных бушменов и готтентотов.
Выше залегали «немые» слои, свидетельствующие о том, что позже выплавка железа была почему-то прекращена. А над ними опять появились металлические изделия. Как и положено, позднее железо было лучшего качества, более ковкое.
Если сопоставить находки в пещерах Мумбва с другими последними археологическими открытиями в междуречье Замбези — Конго и Замбези — Лимпопо, то вернее всего предположить, что железный век наступил в Центральной Африке раньше, чем там появились племена банту. Их вторжение разрушило цивилизацию койсанских племен и приостановило плавку железа. Но вскоре пришельцы с каменными топорами сами убедились в преимуществах металлических орудий и возродили металлургию на более высоком уровне. Очевидно, этому периоду и соответствует появление в Юго-Восточной Африке сильных государств вроде Мономотапы.
Многие сотни лет назад африканцы освоили плавку железа, причем, бесспорно, освоили сами, потому что невозможно допустить какое-нибудь внешнее влияние на племена, обитавшие тогда в непролазных болотах и непроходимых лесах. Уже одного этого вполне достаточно для того, чтобы причислить африканцев к народам, которые одними из первых на земле перешли от камня к железу.
Некоторые ученые, например венгр Эмиль Тордаи, идут даже дальше, утверждая, что африканцы первыми изобрели плавку железа.
Перед путешествием по Бангвеулу хотелось прочитать, что писал об озере его первооткрыватель, и я взял дневники Ливингстона. Но на глаза опять попались строки о железе: «… если железо, извлекаемое из громадного числа разломанных печей для его выплавки, разбросанных по всей Африке, было известно с древнейших времен, то африканцы, видимо, опередили нас в то время, когда наши предки хватались за кремни, чтобы поддержать свое жалкое существование дичью».
Читал я до полуночи, а в шесть часов ко мне уже постучали.
Едут со мной двое учащихся миссии: Майз, из племени бемба, и Бургхардт — батва. Имя это он, конечно, получил в миссии. Настоящее имя длинное, я его не записал и теперь забыл.
Мы поплыли вверх по течению реки, которую Майз называет Лусумба, а Бургхардт — Луто. Но похоже на то, что последнее не собственное название, а просто слово, обозначающее понятие «текущая вода», так как почти во всех языках банту Центральной и Восточной Африки корень «то» фигурирует в словах, связанных с реками, ручьями, протоками. «Лу» скорее всего префикс, которым обозначают грамматический класс, в который входит понятие «река». С него начинаются названия бесчисленных рек замбийского севера, в том числе и впадающих в Бангвеулу: Лукуту, Лулингила, Лубалеши, Луитикила, Лукула. Подобное деление всех существительных на именные грамматические классы людей, деревьев, животных, вещей — одна из характерных черт языковой семьи банту. Названия большинства африканских племен начинаются с префикса «ва» или «ба», обозначающего класс людей: вабемба, васуахили, барунди. Языки же, на которых говорят племена, обозначает приставка «ки» или «чи»: чибемба, кисвахили, кирунди.
Ближе к озеру Бангвеулу, там, где плавает много рыбачьих лодок, посреди реки есть фарватер с чистой водой, так что можно идти на моторе. Но потом растения почти закрывают реку, и длинные стебли кувшинок, намотавшись на винт, делают его бесполезным. Лодка идет очень медленно, через каждые несколько минут приходится выключать мотор, останавливаться и очищать лопасти от путаницы стеблей-веревок. Майз предлагает отказаться от услуг техники и пользоваться более старым и надежным в этих местах способом — шестом.
Моросит дождь, пасмурно и в то же время довольно жарко. Воздух оранжерейный — вязкий, осязаемый. Растения лезут отовсюду, где есть хоть малейший клочок земли, селятся друг на друге. На берегу поваленные стволы гниющих деревьев лишь угадываются под махровыми подушками эпифитов. На редких живых деревьях, которые здесь называют «мазигиси», кое-где мелькают яркие орхидеи, прячущиеся среди бородатых лишайников.
Чем дальше мы едем, тем больше становится обработанных земель. Подсечно-огневая система в этом царстве воды и сочной зелени неприменима, да и не к чему, поскольку илистая, удобряемая ежегодными разливами земля очень плодородна. Земледелие носит здесь постоянный характер, каждый участок закреплен за определенным членом племени. Получить новый надел, как рассказывает Майз, почти невозможно, потому что на щедрые земли болот и богатые рыбой реки тянется много народу, а сухих мест мало. Землю распределяют старейшины. Каждый год, как только сойдет вода, намывающая новые и размывающая старые острова, старейшины соседних селений садятся в лодку и объезжают реки и болота: определяют границы влияния. В последнее время соседи все чаще выходят на совместные работы — главным образом роют осушительные каналы, что позволяет отобрать у болот новые площади. Человек, хотя бы год обрабатывающий участок, не может быть с него согнан.