В местах, где мы пробираемся, много островов, но распознать их очень трудно, поскольку они низкие, поросшие тем же тростником и папирусом, что и вода.
Только вокруг самого большого острова — Неумбу — видна расчищенная протока, по которой плавают пироги. Многие лодки нагружены тиной. Ее «добывают» со дна реки и перевозят на поля, равномерно распределяя по поверхности в качестве удобрения. У большинства крестьян участки раздроблены, лоскуты полей, разделенные водой, находятся на большом расстоянии друг от друга. Поэтому движение по рекам здесь очень оживленное, а утром и вечером кое-где бывают даже часы «пик».
Иногда проплываем мимо глиняных валов, сооруженных вдоль берегов островков. Это плотины, которые предохраняют поля, сдерживая воду в дождливый сезон. Их строят и ремонтируют все жители Неумбу. Странно видеть обилие людей в этом «болотном аду» — одном из самых нездоровых, неподатливых для освоения районов Африки, зная, что почти вся остальная огромная территория Замбии безлюдна. Там сказывается недостаток воды и бедность почв. Бангвеулу — один из немногих районов интенсивного традиционного африканского земледелия.
Люди здесь трудолюбивые, но их огромные усилия затрачиваются на весьма неблагодарную культуру — маниоку (кассаву). Съедобные корни этого многолетнего кустарника из молочайных достигают метра длины и пятнадцати килограммов веса. Но почти половина их веса — чистый крахмал. Приготовленные из маниочной муки — тапиоки — каши и клецки «фу-фу» позволяют утолить голод, но не дают человеческому организму необходимых протеинов и витаминов. Кроме того, свежие корневища кассавы содержат цианистые соединения и должны вымачиваться перед употреблением. Недостатки растительной пищи в этом болотном крае восполняет людям рыба. Рыболовство здесь давно приобрело товарный характер, уже сейчас озеро дает примерно четверть улова рыбы в Замбии. В городах Медного пояса и даже в самой Лусаке мне попадались торговцы с Бангвеулу, привозившие на рынок груды сушеной, вяленой и жареной рыбы. В болотных селениях они, как правило, самые влиятельные и денежные люди, держащие в своих руках всех местных жителей. Приезжая в город, они занимаются оптовой продажей.
В их «штате» — десятки мальчишек, которые продают рыбу у входа в африканские бары, харчевни, гостиницы, у остановок автобусов. В Медном поясе им дали прозвище «пумбе» — по имени самой распространенной рыбы, привозимой с Бангвеулу.
Рыбы кругом полно. Стоит нашей лодке хоть ненадолго остановиться, как около нее появляются стайки мальков, а за ними важно всплывают жирные крупные родители. Обилие пищи, выносимой реками из болот, позволяет рыбе здесь очень быстро прибавлять в весе. Поэтому замбийцы считают Бангвеулу одним из наиболее перспективных районов развития рыболовства.
Майз свернул на другую реку, очевидно тоже глубокую, потому что зелень на ней почти исчезла. Через каждые несколько минут новый поворот, новый приток.
Вдали, в болотах, бродили слоны, первые крупные животные, встреченные нами на Бангвеулу. В начале века эти топи были настоящим слоновьим царством. Тысячные стада, привлеченные обилием пищи и воды, бродили по болотам. Тогда местные жители строили против разливов помимо плотин глубокие рвы, оберегая свои огороды и банановые плантации от набегов животных. Но потом какой-то фантазер из первых белых поселенцев Мбалы распустил слух, что видел на одном из островов Бангвеулу кладбище слонов. После этого на озеро повадились охотники, авантюристы, искатели приключений и легкой наживы. Не найдя, как и следовало ожидать, заветного «склада бивней», они сами превратили Бангвеулу в кладбище слонов. Некоторые охотники убивали в день по шесть — восемь слонов. Приободренные исчезновением животных, африканцы заселили лучшие земли, и сейчас одиночные семейства слонов встречаются только в самых отдаленных, глухих болотах.
Мы опять свернули в очередную узкую, мелкую, сплошь заросшую кувшинками речушку. Майз и Бургхардт о чем-то долго спорили и, наконец выработав общую точку зрения, изложили ее мне. Впереди эта река становится очень мелкой, на протяжении двадцати километров она поросла лилиями и нашу лодку местами придется перетаскивать волоком. Они боятся, что до темноты мы не доберемся до Бвалья Мпондо. Но если протащить лодку километра два на запад, то можно выйти к другой, глубокой, реке, в верховьях которой и стоит эта деревня.
«Волоком» продвигаться не пришлось: мешали заросли, бесконечные кочки и рытвины. Мы взвалили лодку на плечи и просто несли ее. Идущий впереди Бургхардт часто проваливался в ямы, лодка устремлялась вперед и норовила придавить его. То и дело ноги до середины голени уходили в холодную черную жижу, и вытащить их оттуда нам, придавленным лодкой и грузом, было не так-то легко. Вместе с жижей на теле оставались голодные пиявки. Если ноги не проваливались, а ступали на более или менее твердую почву, то рядом били фонтанчики черной воды. Мы идем по знаменитым тинга-тинга — болотным губкам Бангвеулу. Черная пористая почва «губок» покоится на слое белого промытого песка. Эта «подкладка», препятствующая просачиванию влаги вглубь, и определяет специфику гидрорежима всего этого удивительного болотного мира. В дождливый сезон «губки» впитывают в себя фантастическое количество влаги. Но когда дожди кончаются и наступает жара, «губки» всплывают со своего водонепроницаемого основания и сквозь расширенные поры начинают источать воду, накопленную ими ранее. Не получая влаги с неба, болота питаются ею из-под земли, а реки разливаются через месяц-другой по окончании дождей.
Несмотря на то что мы двигаемся по водоразделу между двумя реками, никаких признаков его не видно. Местность совсем ровная, без намека на малейшую приподнятость. Мои спутники говорят, что месяца через два, когда тинга-тинга начнут источать воду, реки сольются и превратятся в единый широкий поток. В этих местах нет ни одного селения.
Мы шли еще около часа. Наконец спустили лодку на узкий, но глубокий ручей, который вскоре влился в большую реку Лучула, куда мы и направлялись. Справа, на запад, местность немного повышалась, там тянулись сплошные заросли высокой жесткой серебристо-серой травы. Кое-где были даже незалитые участки. Сперва вода в реке была чистой. Но чем дальше мы продвигались на юг, тем чаще на ее поверхности, особенно у берега, появлялась красноватая охристая пленка. Вокруг кочек медленно извивались струйки вязкой жидкости, они впадали в реку и, долго не смешиваясь с водой, текли по течению.
В этих красных ручейках одна из разгадок тайн африканской металлургии. И охристая пленка на реке, и вязкие струйки между кочками — это окись железа. Каждая дернинка жесткой травы — своеобразная лаборатория, где сама природа создает болотные и дерновые руды на корнях растений. Такая руда, содержащая от пятнадцати до сорока процентов железа, начинает восстанавливаться при семистах градусах, а черная закись, которой усеяно дно здешних рек, уже при четырехстах, то есть при температуре, которую можно получить на древесном костре. Учитывая обилие такой руды и распространение железистых латеритов во всей Центральной Африке, нетрудно представить себе, как тысячи лет назад первобытный африканский охотник, разложив костер и заметив изменения, происходящие в раскаленных «камнях», превратился в металлурга.
«Страной меди» Замбия сделалась лишь в наши дни. Самородной меди здесь практически нет, а тугоплавкие руды Медного пояса, требующие высоких температур и сложной технологии восстановления, были недоступны африканцам. Кроме того, железные руды лежат здесь прямо на поверхности земли или на дне реки, медные же нужно выкапывать. А это — табу для многих племен, населяющих междуречье Конго — Замбези. Под землей, по их представлениям, живут духи умерших, которых нельзя тревожить. Парадоксально, но жители одного из самых богатых медью районов земного шара — Замбии — вступили из века каменного прямо в век железа. Как и большинство народов Африки, они «перешагнули» энеолит — медно-каменный век — и бронзу. Первобытная металлургия Африканского континента начиналась прямо с железа.