Здесь уже не встретишь специалистов-европейцев. Откалывают руду, грузят ее в вагонетки, толкают вагонетки до узкоколейки, прицепляют их к составу, опрокидывают на транспортер лишь темнокожие рабочие. Нескончаемая лента транспортера подхватывает глыбы песчаника и выносит наверх, к обогатительной фабрике.
В руднике Муфулира налажен полный цикл обработки руды. Выросший над протянувшимися под землей на девятьсот километров штреками и туннелями, поселок Муфулира — индустриальный центр с обогатительной фабрикой, медеплавильным и электролизным заводами. Такие современные комплексы полной обработки меди есть еще в Китве и Нчанге. Сооружен также огромный центр рафинажа в Ндоле.
Вяжется ли создание подобного крупного современного производства с классической колониальной политикой монополий, всегда стремящихся вывозить из Африки дешевое сырье, а дома наживаться на его переработке? Журнал «Горизонт», который РСТ издает специально для своих служащих, не пропускает ни одного случая, чтобы не представить медные компании этакими благодетелями, «индустриализовавшими» Замбию. Я показал одну из таких статей С. Чилеши.
— Обычная пропаганда, ради которой издатели готовы выглядеть технически безграмотными, — махнул он рукой. — Даже обогащенная руда содержит не больше двадцати пяти процентов металла. Если бы компании везли столько пустой породы в Англию или Америку, они бы уже давно прогорели. На месте медь получать гораздо дешевле, тем более в Замбии, где рабочая сила пока что очень дешево стоит.
Через год я вновь приехал в Медный пояс. Это было бурное для всей страны время важных экономических реформ, незадолго провозглашенных в Мулунгуши. В кабинете бывшего управляющего «Роан селекшн траст» меня принимал уже Сафели Чилеши. Здороваясь, я поздравил Чилеши с тем, что он стал первым в истории международных горнорудных компаний-гигантов директором из африканцев.
— Первым, но не последним, — говорит он. — В ближайшие годы намечается африканизация руководящих кадров и специалистов на всех рудниках. После Мулунгуши события в Медном поясе развиваются быстро.
— Что вы имеете в виду?
— О, у нас очень много перемен, хотя внешне для приехавшего на несколько дней иностранца они не всегда заметны. Видимые результаты этих перемен скажутся через несколько лет, и не только в Медном поясе, но и во всей Замбии. Я имею в виду прежде всего решение правительства ограничить пятьюдесятью процентами вывоз прибылей, полученных в Замбии «Англо-америкэн корпорейшн» и «Роан селекшн траст». Остальная половина теперь будет использоваться для экономического развития страны.
— А не трудно ли вам, бвана Чилеши, на этом посту в такое время? Ведь как замбиец вы должны приветствовать подобное решение, а как директор РСТ — тревожиться о ее прибылях.
Чилеши улыбается. Он в прекрасно сшитом костюме, идеально выбрит, галантен, рафинированно вежлив. Но свои, родные крестьянские привычки не исчезли. Каждый раз, когда я задаю ему трудный вопрос, он запускает пятерню в густые, с выбритым пробором, волосы и чешет затылок. «Рука всегда должна помогать голове», — объяснили мне такую привычку крестьяне в деревне.
— Я тоже думал об этом, — наконец говорит он. — И пришел к выводу, что эти интересы можно примирить. Ведь когда имеешь дело с Оппенгеймером и Ротшильдом, когда у замбийских границ расисты бряцают оружием, нельзя принимать скоропалительных решений. Конечно, теоретически мы можем национализировать нашу медную промышленность хоть завтра. Но, не имея специалистов, дорог для вывоза меди, не контролируя медного рынка, мы не сможем выйти победителями из войны, которую нам обязательно объявят монополии. Поэтому сейчас я не как директор РСТ, а как замбиец думаю, что нам пока придется мириться с тем, что иностранные компании вывозят половину своих прибылей за границу. Что же до второй половины, то как руководитель РСТ я вижу свою задачу в том, чтобы вкладывать полученные прибыли в развитие новых рудников, строительство заводов и дорог между городами Медного пояса. Это дает новые доходы РСТ и в то же время способствует развитию замбийской экономики. По мере того как эта экономика будет становиться на ноги, завершится африканизация, будут решены проблемы контроля над ценами, роль государства в управлении рудниками и промышленными предприятиями Медного пояса будет возрастать, а всевластие монополий — уменьшаться. Что же до меня, то я всегда предпочту быть директором замбийской государственной, а не иностранной частной компании.
Забегая вперед, скажу, что во многом С. Чилеши оказался прав. Прошло еще немногим больше года, и Замбия объявила, что намерена ограничить автономию иностранных компаний. Были аннулированы «вечные права» ААК и РСТ на добычу меди. Вместо этого им было предоставлено право аренды рудников на двадцать пять лет. Медные монополии обязаны были также продать правительству Замбии пятьдесят один процент акций. Завладев контрольным пакетом, государство получило возможность руководить этой важнейшей отраслью своей промышленности.
Но все это не обошлось без «войны монополий», о которой говорил С. Чилеши. Как только стало известно о реформах, в стране были спровоцированы племенные столкновения, начался саботаж на рудниках. Правительству пришлось ввести в Медный пояс войска, организовать круглосуточную охрану шахт и заводов. Экономическое сердце страны продолжало работу.
С помощью С. Чилеши мне удалось побывать в Нчанге. У въезда в рудник надпись: «Нчанга — главный алмаз в сверкающей короне ААК». Как и большинство рудников, Нчангу случайно открыл в 1923 году старатель и охотник Андрю Остерберг. Район вокруг был нездоровый и изобиловал дикими животными, а само месторождение отличалось чрезмерной водоносностью, из-за чего кровля часто обваливалась. Поэтому его вскоре забросили и вспомнили лишь перед самым началом второй мировой войны, когда возрос спрос на медь. Инициатором освоения Нчанги был сам «алмазный король» Оппенгеймер. Он вложил в рудник огромные средства и не просчитался. Сейчас это второй по размерам медный рудник мира, дающий треть всей замбийской меди.
Нчанга, действительно, потрясает своими размерами. Бросилось мне в глаза и то, что африканцы работали здесь уже не только забойщиками и грузчиками, но и техниками, механиками, операторами. Больницы, ясли, школы профессиональной подготовки, которые, как мне говорили, строятся за счет ААК, — еще один признак того, что монополии уже не могут отбирать у Замбии все ее богатства, ничего не оставляя народу.
Над подземными лабиринтами Нчанги вырос большой современный рабочий поселок Чингола. Известен он не только тем, что живут в нем десять тысяч горняков, но и тем, что здесь работают примерно полтора десятка ремесленников — чеканщиков по меди. Именно из Чинголы расходятся по антикварным магазинам всего мира знаменитые «медные картины» — тисненные на металлических листах пейзажи, деревенские картинки, портреты африканцев в национальных одеждах. Я давно хотел побывать у этих ремесленников и, отправляясь в Чинголу, выведал в Лусаке у мальчишек — торговцев чеканной медью адреса мастеров. Все они называли главным чеканщиком старика Мстади Чисенго, знающего искусство медной маски.
Но Чисенго я не застал, купил у его жены маску и с их шестнадцатилетним внуком пошел к другим мастерам. Паренек неплохо говорил по-английски и рассказал, что дед уехал в Конго за металлом.