— В этом краале живут две мои матери, — говорит Чисези, показывая на холм по правую сторону от дороги.
— Две матери? — изумленно переспросил я.
— У нас матерями называют не только женщин, родивших ребенка, но и всех родственниц, участвовавших в его воспитании. Мои матери помогли мне собрать лоболу — выкуп, который требовался за невесту.
— У тебя есть жена?
— Да, она живет у моих отцов. Я отдаю им часть зарплаты и делаю подарки.
Краали незаметно перешли в «городские постройки» Дженды — такие же хижины, но выстроившиеся вдоль одной улицы. Запасшись бензином и консервами, я распрощался с Чисези и поехал на север.
Чем дальше я удалялся от замбийской границы, тем зеленее становилось кругом. За Мзимбой — небольшим городком, центром Северной провинции — дорога начала подниматься на плато Випья, почти сплошь покрытое вечнозелеными лесами из разных видов красного дерева. Только в верхней части плато, где прохладнее, растут кедровники — темные, сырые леса, в которых есть что-то от нашей тайги.
Когда я выключал мотор и останавливал машину, вокруг наступала мертвенная тишина — ни щебетанья птиц, ни шума ветра, ни монотонного звука падающих капель, такого обычного в тропическом лесу.
Малави — лесной оазис среди безлесной Центральной Африки. Почти пятая часть территории страны покрыта сомкнутыми лесами. Там, где они сведены, недавно проведены лесопосадки. Теперь целые массивы заселены сосной, главным образом Канарской, и мланжийским кедром. В тепле и влаге деревья растут быстро, через двадцать — тридцать лет они уже становятся пригодными для промышленной разработки. Малавийские плановики при составлении проектов экономического развития делают на лес немалую ставку: соседние страны безлесны, поэтому экспорт его даст немалые прибыли. Один Медный пояс будет покупать тысячи кубометров крепежного леса.
Но пока это лишь проекты, а лес Випья стоит нетронутым. На плато нет никаких лесоразработок, и оно вообще почти не заселено. Здесь холодно; хотя заморозки в этих местах скорее исключение, чем правило, но средняя годовая температура ниже восемнадцати градусов. В общем климат не африканский и не для африканцев, которые сторонятся этих мест; они считают, что в лесах Випья обитают злые духи, и приближаются лишь к их опушке. Правда, иногда вдоль дороги попадаются груды камней, на которых обжигают уголь, а рядом — сплетенные из какой-то травы мешки с черными, крупными огарышами. Это целая «отрасль» экономики, которой живет племя тумбука — самые древние обитатели Малави, вытесненные поздними пришельцами с плодородных равнин в суровые леса.
По склонам плато, где больше солнца, лес немного позолочен. Близится осень, а она, как и в наших широтах, приносит сюда багряный наряд. Как-то я летел над Малави зимой, в середине июля, и не мог оторвать глаз от фантастического наряда земли. Под крылом самолета проплывали красные, желтые, оранжевые, лиловые и пурпурные леса — вся гамма теплых цветов.
Если бы Малави была лучше связана с внешним миром, а ее земли не так густо заселены, то быть бы этой стране второй Кенией или Родезией: европейцы, конечно же, позарились бы на ее плодородные земли, прельстились прохладным климатом нагорий и красотой пейзажей, превратили Малави в переселенческую «белую» колонию.
Но горы изолировали Малави от соседей, а своенравная Замбези надолго отрезала выход этой страны к морю. Много лет поезда, шедшие из Малави, переправлялись через реку на пароме. Лишь в 1935 году через Замбези был переброшен трехкилометровый (самый большой в Африке) мост. После этого колонизаторы сразу же разработали план «освоения Малави», но началась вторая мировая война, а затем антиколониальное движение, помешавшее англичанам увеличить свои земельные захваты.
На юге, поближе к мозамбикским дорогам, они кое-что все же успели присвоить. Но здесь, на севере, европейских латифундий нет. Жители этих районов Малави познакомились с колониализмом в другом его проявлении: африканцев обложили высокими денежными налогами. Людям приходилось, да и сейчас приходится, подписывать контракты с иностранными компаниями, отправляться на заработки в ЮАР или Родезию. Так отходничество, экспорт рабочей силы превратились в один из главных источников доходов страны. Сейчас за границей работают около трехсот тысяч малавийцев. В среднем из страны в год уезжает треть трудоспособного мужского населения, а с отсталого, не способного прокормить людей севера — семьдесят процентов.
Малавийские крестьяне, которых считают самыми искусными земледельцами во всей Центральной Африке, уезжают на южноафриканские плантации. На склонах Випья работают одни женщины и старики. Я ехал и считал: на небольшой кофейной плантации работали сорок человек, из них тридцать семь — женщины. На маисовых полях за городком Румпи я тоже видел почти одних женщин. На ремонте дорог опять старики и женщины. А скот пасут в основном дети.
Даже там, где есть свободные земли, они остаются неосвоенными: дети и женщины не могут их обработать. Деревня нищенствует, скудеет без рабочих рук; юноши, став взрослыми, покидают ее, ищут работы на стороне, чтобы уплатить налоги.
Так как хорошей карты дорог Малави мне найти не удалось, я в поездке использовал добытую еще в Лусаке геологическую карту. Ориентируясь по ней, я заметил интересную закономерность: там, где геологи розовым цветом отметили выходы на поверхность докембрийских гнейсов и кристаллических сланцев, обязательно попадаются селения. Стоит же выехать за пределы «розового» района, как деревни исчезают. А карта подсказывает: под колесами автомашины, вернее, под песком и отливающими слюдой камешками лежат палеозойские осадочные породы.
Африканскому крестьянину, конечно, невдомек, что он селится на гнейсах и избегает палеозойских осадочных пород. Но вековой опыт подсказал ему, что на первых формируются плодородные почвы, а на вторых — скелетные, не дающие урожая. Практика еще сотни лет назад доказала то, что европейским геологам удалось установить лишь совсем недавно.
Геологическая карта предупреждала: через несколько километров гнейсы и граниты надолго исчезнут, а следовательно, пропадут и населенные пункты. Так оно и было. Когда мы стали подъезжать к уступам плато Ньики, поля сменились пустошами с каменистыми почвами. Лес поредел. Унылое плато было изрыто оврагами. На его скудных почвах растет лишь трава, да и та предпочитает селиться только на ровных участках, оставляя пустыми склоны. Серый унылый пейзаж делался еще унылее благодаря туману, хлопьями спускавшемуся сверху. Для тумбука, привыкших к зелени лесов, серые осыпи и безлесные, изрезанные оврагами склоны выглядят пустынями. Недаром Ньика в переводе с их языка означает «пустынная, покинутая страна».
Ньику губят дожди. Сухого периода здесь не бывает, почти круглый год висящие над плато тучи обрушивают на незащищенную лесом землю до трех метров осадков в год. Дождевые потоки, устремляясь по горным склонам, ежегодно смывают до десяти сантиметров почвы, углубляют овраги, обнажают материнские породы. Скоро здесь уже ничто не сможет расти. Плато Ньику вполне можно считать символом «мертвого Севера» Малави.
Нигде в Африке я не чувствовал себя так неуютно и одиноко, как в этом туманном мире. Вечерело, но, не обращая внимания на дикую тряску и дребезжание машины, я изо всех сил гнал ее по рифленой дороге, надеясь дотемна доехать до входа в Национальный парк Малави, где должен был жить сторож. Оставаться здесь на ночь у меня не было никакого желания.
Прожил я в Малави-парке пять дней. После его посещения я имел право говорить, что видел все заповедники континента, исключая южноафриканские. Но этот уж очень был непохож на остальные. Настоящий дикий кусок суровой, не всегда радующей глаз, совершенно нетронутой человеком природы. За год его едва ли посещает сотня человек.
Овраги пощадили «крышу» плато Ньики — это ровная зеленая равнина, с прекрасными пастбищами, где находят приют большие стада антилоп и зебр. Над равниной торчат скалы, покрытые замшелым лесом, где прячутся пугливые дукеры. У небольшого озерка с ледяной водой я все три дня встречал семью львов. Родители грелись на солнце, а львята шлепали вдоль кромки воды, смешно отряхивая лапы и чихая. Пушистая шерсть не спасала их от ночных холодов.