В стремительных речушках — Челинда, Руньина и Рукуру, бегущих в скалах к Ньясе, — плескалась форель. Около шести вечера, когда солнце ложилось на плато, рыба устраивала настоящие пляски у перекатов, перепрыгивала через камни, на лету ловила висящих над водой насекомых.
Раньше в африканских реках форели не было. Ее привезли из Шотландии сначала в Кению и создали неподалеку от Ньери, на реке Сагана, целый питомник. Оттуда мальками начали заселять горные реки Танзании, Эфиопии, Малави. Вслед за форелью англичане переселили в Африку и свои законы. Рыбачить может не каждый, а лишь купивший у правительства специальную лицензию. Учитывая хищный нрав форели, ловить ее разрешается только на крючок, без насадки. Но особенно хорошо клюет форель на красную икру. Редкие обладатели этого экзотического для Африки продукта, нарушая законы, иногда незаметно для аскари нацепляют на крючок пару икринок. Форель клюет моментально.
Сейчас малавийские реки полны форелью, деликатесная рыбка сама превратилась в одну из приманок, с помощью которой в Малави зазывают богатых туристов.
Все пять дней я так и прожил у входа в парк. В центре плато есть лагерь для приезжих — Челинда, но там было очень сыро и скучно. Наездившись днем по парку, я возвращался к вечеру к сторожке, где собирались аскари. У Чукве, главного сторожа, была керосиновая лампа, и к ней стягивались мужчины из редких соседних селений. О чем они говорили, я не понимал. Было просто интересно сидеть и смотреть на этих людей, следить за их жестами, резкой сменой интонаций голоса. Многие из них в прошлом, очевидно, были «шибало» — рабочими, законтрактовавшимися за границу, на шахты Южной Африки. Там они пристрастились пить скокиан — страшное хмельное зелье, которое делают из денатурата, сахара и дрожжей. Чтобы отбить мерзкий вкус, смесь настаивают на табачных листьях. Такое снадобье обычно продают в рудничных магазинах или в лавках при плантациях. Напившись его после тяжелого рабочего дня, «шибало» бывает не до борьбы за свои права.
Как-то в один из вечеров почти никто не пришел к сторожке. А в полночь прибежал запыхавшийся старик и что-то взволнованно начал рассказывать аскари. Чукве перевел: мужчины возвращались из нижнего леса, где заготовляли уголь; внезапно на шедшего сзади неслышной тенью бросился с дерева леопард. Пока люди в темноте разобрали, что к чему, кровожадная кошка успела разорвать своей жертве живот и сильно исцарапать лицо. На шее кровь остановили какими-то травами, но с животом не знают, что делать, рана такая глубокая, что видны кишки.
Старик опять что-то залопотал, аскари закивали, а Чукве, встав, обратился ко мне.
— Баас, люди просят довезти раненого на машине до деревни. Там живет нганга, хороший лекарь.
Отыскав в багажнике аптечку, я пригласил старика и Чукве сесть в машину и поехал вниз. Несчастный лежал прямо на дороге, километрах в десяти от входа в парк. Живот был пропорот в двух местах, вся грудь исцарапана страшными когтями. Двух тюбиков антисептиков, которые были при мне, оказалось недостаточно, чтобы продизенфицировать все раны.
Дороги в деревню нганги не было, пришлось ехать напрямик, по оврагам и осыпям. Машину трясло и подбрасывало, и я, представляя себе, как каждый толчок отдается в раненом теле, почти ощущал реальную боль.
Очевидно, из-за тряски у раненого вновь начала хлестать кровь из шейной вены. Поэтому первое, что сделал нганга, когда мы приехали, — это посыпал на шею какой-то бурый порошок, скорее всего мелко истолченные листья. Кровь моментально свернулась и унялась. Я употребляю слово «моментально» отнюдь не случайно. Кровотечение прекратилось сразу же, кровь смешалась с порошком и образовала плотный бурый валик вдоль глубоких царапин.
Нганга был среднего роста упитанный плотный человек с хитрыми сверлящими глазками. Одет он был, как и все, если не считать меховой шапки с заячьей мордой. На щеке у него были сделаны три длинных, под разными углами насечки — племенные знаки. У всех других местных мужчин они выглядели по-иному.
— Что, нганга не из местных? — поинтересовался я у Чукве.
— Нет, он ловеду, из северного Трансвааля, — прошептал тот. — Сначала мы ему не верили. Но потом он показал себя всемогущим нгангой.
Ловеду слывут на всю Южную Африку специалистами в области чародейства и магии. Их правительница, королева Муджаджи, каждый год проводит пышные церемонии, предсказывая погоду перед началом полевых работ. Рядовые ловеду — «отхожие» лекари и колдуны — врачуют во многих деревнях этой части континента.
Покончив с шеей, нганга властным жестом приказал перенести раненого поближе к машине, не менее властно по-английски попросил меня включить поярче фары и принялся изучать истерзанное тело. Затем быстро встал, сделал вокруг раненого несколько кругов, перепрыгнул через него и скрылся в своей хижине.
Появился он оттуда уже в другой шапке, сделанной из леопардовой головы. Припав к ране на животе, нганга начал то дуть в нее, то что-то высасывать. Больной застонал, но знахарь гневно прикрикнул на него и вновь прильнул к ране. Он несколько раз принимался сосать и сплевывать кровь, потом упал на колени и вытащил из своего плевка коготь леопарда. После этого нганга начал сосать другую рану и сплюнул большой, очевидно тоже принадлежавший леопарду, зуб, затем еще пососал и выплюнул два когтя и клок шерсти.
— Я выгнал дух врага, — наконец встав, торжественно объявил он.
Раненый благодарно простонал. Мужчины многозначительно переглянулись и хором начали что-то бормотать.
Вновь побегав вокруг раненого, нганга подошел к костру, бросил туда какой-то предмет, который, вспыхнув зеленоватым пламенем, наполнил все вокруг резким чесночным запахом. Как только зеленоватый огонь исчез, нганга вытащил обуглившийся предмет, вложил его в пустую косточку какого-то плода и засунул в рот исцеляемого. Из полуоткрытых губ побежала струйка едкого дыма. Больной кашлянул, по телу его прошла судорога. Потом он закрыл глаза, вытянулся и затих. Очевидно, дым от уголька обладал сильно действующим наркотическим свойством и быстро усыпил пациента.
До сих пор нганга действовал очень умно. Он начал с главного — с кровотечения и успешно остановил его. Потом, выявив причины несчастья, сбегал домой переодеть шапку и тем временем успел, вероятно, набить себе рот когтями и зубами леопарда. Выплевывая их, он эффектно продемонстрировал публике свое искусство, успокоил больного, заявив, что выгнал «дух врага». Только после этого, проведя «подготовку психотерапией» и вселив в больного уверенность в исцелении, лекарь усыпил его, дав наркоз.
Нганга бросил наблюдавшим две какие-то обрывочных фразы, и те затянули протяжную, несколько зловещую мелодию. Знахарь извлек из кармана несколько блестящих раковин, бросил их на живот больного и начал громко причитать. Пение моментально смолкло, мужчины, смиренно склонив головы, с благоговением смотрели на нгангу. Он замолчал, и те вновь запели. Нганга обращался то к мужчинам — и они отвечали ему речитативом, — то к больному. Тот спал, и нганга, прильнув ухом к его окровавленному животу, делал вид, что что-то слушает. Во всей этой церемонии было нечто мистическое. Проводилась она, конечно, не для пользы больного, а для того, чтобы поднять престиж нганги в глазах здоровых. Знахарь «работал на публику».
Наконец, дико взвизгнув, нганга поднялся на ноги, перепрыгнул через костер, упал перед самым огнем и выхватил из него раскаленную полоску металла. Потом из-под леопардовой шапки извлек небольшой калебас и выплеснул из него на живот больного зеленую вязкую жидкость, вероятно сок какого-то растения. Нганга стал промывать и обрабатывать глубокую рану, заправляя кишки. Я не выдержал и отвернулся. Запах горелого мяса подсказал мне, как использовал лекарь раскаленную железку.