Единственный враг горилл — леопард. Иногда он нападает на спящих обезьян. Но это бывает очень редко, когда в лесу пропадает дичь и леопард не может найти ничего другого.
— Мы тоже не любим есть горилл, потому что, когда с них сдерешь шкуру, они становятся похожими на человека, — объяснил Мвиру. — До тех пор, пока здесь не появились вазунгу[3], мы не охотились на обезьян. Но белые начали давать нам за обезьяньи шкуры и черепа деньги, на которые можно купить хорошие стрелы. Поэтому теперь мы иногда убиваем горилл.
На другой день в полдень мы сидели с Мвиру у костра. Было промозгло. Старик облачился в старую шинель и, зябко ежась, то перебирал струны ликембе, то, отложив инструмент, принимался развивать свою философию о лесе.
Вдруг он замер и напряженно прислушался. Потом крикнул что-то женщинам, которые сразу же прекратили работать и разговаривать. Я попытался тоже уловить хоть какие-нибудь звуки, но не услышал ничего, кроме шума падающих капель.
— Барабан говорит, что охота была неудачной, — нарушил наконец тишину Мвиру. — Почти весь день охотники преследовали большого буйвола, но он ушел в непроходимое болото. Завтра всем мужчинам опять придется идти на охоту.
Пигмеи — лесные кочевники. Они живут на одном месте полгода, год, пока вокруг стойбища есть дичь. Потом с легким сердцем оставляют свои нехитрые постройки и переходят на другое место, нередко за сотню километров, где еще есть непуганые животные.
Но в лесных чащобах Африки не было бы столько покинутых пигмейских селений, не будь еще одной причины. «Если кто-нибудь умер, значит, лес не хотел, чтобы человек жил в этом месте. Значит, всем пигмеям надо уходить», — слышал как-то я в Итури. В справедливости этого тезиса твердо уверены батва и бамбути. Поэтому, когда деревню навещает смерть, покойника закапывают под крышей его же хижины, а все селение, проведя ночь за поминальными плясками, на следующее утро снимается с насиженных мест и уходит поглубже в лес строить новые жилища.
Мвиру, очевидно, расстроило известие о неудачной охоте. Он уселся у входа в свою хижину, крикнул Сейку, чтобы та принесла еще другую трубку, и начал курить, надрывно кашляя после каждой затяжки. В одну из трубок старик набил крупно истолченных листьев, заменяющих здесь табак, а в другую насыпал темно-красного порошка мтупаега, поверх которого положил тлеющий уголек. Мтупаега — древесный гриб, встречающийся в лесах между озерами Киву и Эдуард. Его курят в растертом виде не только пигмеи; основными поставщиками этого наркотического зелья на рынок считаются батва.
Разговаривать теперь Мвиру явно не хотел. На мои вопросы он отвечал нехотя, полузакрыв глаза.
Неожиданный порыв ветра, зашумев в вершинах деревьев, напомнил о том, что природа — педант, что и сегодняшний день не пройдет без дождя. Ветер налетал, кренил гигантские стволы, поднимал хороводы сухих листьев и убегал куда-то дальше. А лес и все вокруг снова замирало, безмолвно и обреченно ждало.
Только нахальные турако почему-то обрадовались собирающемуся дождю, слетелись на деревенскую площадку и устроили веселую возню, прыгая по поваленным бревнам и стрекоча, словно сороки. Их темно-зеленое оперение великолепно гармонировало с густым мхом, покрывавшим поваленные стволы. Как только начинался ветер, турако стремительно взвивались вверх, щеголяя ярко-пунцовой «подкладкой» своих крыльев. Воздушный поток подхватывал птиц, и они парили над деревней, пытаясь перекричать своими трескучими голосами дальние раскаты грома. Потом птицы растворились в мгновенно окутавшей деревню полутьме, и дождь, даже не предупредив о себе первыми каплями, сплошным потоком поглотил лес.
Я укрылся в машине, но подумал, что под лиственной кровлей в хижинах пигмеев, наверное, куда уютнее. Водяной поток с такой силой барабанил по металлической крыше, что, даже зажав уши, я не смог избавиться от шума. Деревни, которая находилась от меня всего в полусотне метров, не было видно. Я заметил время: дождь начался в 13.50 и кончился в 14.20. Кончился так же внезапно, как и начался, как будто бы над нами была не иссякавшая туча, а гигантский резервуар воды, который мгновенно захлопнули. Сразу стало тихо и светло. За деревьями вновь виднелась деревня — хижины среди воды, как островки в половодье. Но через каких-нибудь полчаса вода спала, образовав два мутных потока вокруг селения, которое, оказывается, пигмеи построили на небольшом бугорке. Машина же моя оказалась на самом пути новорожденной реки. Среди веток и листьев, которые поток проносил мимо, я заметил распластавшего алые крылья турако.
У пигмеев не обошлось без происшествий. С некоторых хижин унесло крыши, и женщины вновь принялись их настилать. Но больше всех был огорчен Мвиру. Впопыхах он забыл на земле одну из своих трубок, и вода, конечно, унесла ее. Трубка, оказывается, была не простая, а вроде родовой реликвии: ее передавали от одного старейшины к другому.
Но я еще не знал об этом и совсем не вовремя обратился к расстроенному старику с просьбой разрешить мне пойти завтра с мужчинами на охоту.
— Можно испортить все дело. Вазунгу не умеют ходить по лесу: громко дышат и шумят. Если охотники и сегодня ничего не поймают, то деревня опять будет без мяса, — проворчал он, на четвереньках ползая вокруг хижины в поисках ценной пропажи. Вскоре ему стали помогать и женщины; они обшарили уже обнажившееся дно потока, но тщетно.
Сочувствуя горю Мвиру, женщины ползали по земле тихо, не переговариваясь. Вдруг в полной тишине, воцарившейся в отдыхавшем после дождя лесу, я услыхал барабанную дробь, глухо отдававшуюся во влажном воздухе.
— Охотники решили ночевать в лесу, потому что напали на новый след, — перевел «морзянку» тамтамов Мвиру. — Говорят, что большой кабан, просят принести новую крепкую сеть. Домой не вернутся, потому что ушли далеко, за большой холм.
Лицо старика преобразилось, в глазах появился живой огонек. Видимо, в нем заговорил врожденный охотничий азарт. Он мысленно был с теми, кто сейчас шел по охотничьей тропе, выслеживая добычу. И он должен был помочь им.
Старик отдал какие-то распоряжения женщинам и почти бегом направился к навесу, под которым стоял большой тамтам. «Та-тра-тррам-тра-та!» — с силой, которой я даже не ожидал от этого маленького старичка, выбивал растопыренными ладонями Мвиру. «Трам-тра-та-та!» Как объяснил мне Аамили, он вызывал мужчин, находившихся в другой деревне. «Нам с Мвиру с сетями не справиться, а женщинам к ним прикасаться нельзя», — добавил он.
Надо было обязательно задобрить Мвиру, чтобы он разрешил мне участвовать в завтрашней охоте. Но теперь я начал издалека.
— Ведь деревня, где сейчас находятся ваши мужчины, примерно на полпути от того места, где я видел горилл? — прикидываясь простаком, спросил я. — Ведь это далеко отсюда?
— Луна будет вот над теми деревьями, когда они придут в деревню, — ответил старик.
Где будет луна, я не имел ни малейшего понятия, но, вспомнив вчерашнюю поездку, прикинул, что мужчинам придется идти часа четыре.
— Пока они придут, пока приготовят сети, будет совсем поздно, и им придется идти к охотникам ночью.
— Придется идти. Большой кабан — много мяса. А луна светит хорошо.
— Но пешком идти долго. А вот на машине вчера мы доехали совсем быстро, — как будто невзначай кинул я и пошел прочь. Сразу предлагать свои услуги было нельзя: использование автомобиля явно не предусматривалось охотничьими канонами пигмеев. Надо было посеять в душе Мвиру сомнение и дать ему возможность самому понять, как было бы выгодно сэкономить сейчас пару часов.
Я посидел немного на бревне у деревенского костра, побродил среди хижин и опять вернулся к Мвиру. Он сосал свою трубку и задумчиво смотрел на небо.
— Когда ты приехал вчера от горилл, луна была около той ветки? — спросил он.