Кто эти люди, веками кочующие по неприветливой Калахари, испытавшие на себе влияние других племен и ведущие в XX веке жизнь охотников и собирателей доземледельческой эпохи? Какова окутанная тайной история этих бродячих отшельников, разгадка которой может дать ключ к пониманию великих древних миграций народов Африки? Несмотря на то что в последние годы бушменология во всем мире развивается необычайно бурно, ответить на эти вопросы можно лишь в форме гипотез и предположений, основываясь на разрозненных фактах.
За две тысячи километров к северу от Калахари, по берегам расположенного в девственной саванне озера Эяси, я как-то несколько дней ездил по стойбищам двух небольших племен — хадзапи и сандаве. Вокруг живут более развитые и сильные негроидные племена, говорящие на языках банту. А хадзапи и сандаве изъясняются с помощью щелкающих звуков и до сих пор существуют охотой. Не это ли доказательство тому, что сотни, а может быть, и тысячи лет назад бушмены жили не только в Калахари, что они заселяли гораздо большую территорию?
Вблизи Эяси и в Замбии археологи нашли ископаемые черепа, имеющие бушменоидные черты. Причем, чем дальше на юг, тем меньше делается возраст найденных черепов, тем ближе они по своему строению к черепам современных бушменов. Не говорит ли это о том, что центр возникновения бушменской расы находился в сердце континента и что именно оттуда эти древние жители Африки, а может быть, и ее тогдашние единственные хозяева, начали расселяться в другие районы?
В 1870 году торговец Теофил Хан случайно открыл на территории современной Намибии, на склонах у реки Хейчаб, наскальную живопись, сделанную желтой, белой и красной красками. Это было первое знакомство европейцев с древним искусством бушменов. С тех пор одно сенсационное открытие сменяло другое. Стало ясно, что Калахари — подлинный музей бушменского искусства. Засушливый климат пустыни сохранил до наших дней бесценные шедевры, способные пролить свет на историю «племени-загадки». Французский археолог аббат Брейль, известный знаток первобытного искусства, определил возраст некоторых наскальных рисунков бушменов, в частности знаменитой «Белой дамы» на горе Брандберг, примерно в три с половиной тысячи лет.
И тут интересна одна деталь. Если самые старые наскальные картины бушменских художников изображают животных, мирных людей, сцены охоты, то со временем тематика их меняется. Все большее внимание безвестные живописцы уделяют батальным сценам, на которых изображены эпизоды столкновений бушменов с воинами-банту. Не позволяет ли сопоставление тематики этих рисунков и выводов, сделанных антропологами, изучавшими ископаемые бушменские черепа, выдвинуть еще одно предположение: мирные собиратели и охотники, населявшие ранее обширные пространства Центральной и Южной Африки, были затем оттеснены к югу более развитыми племенами банту. Спасаясь от них, бушмены ушли в Калахари, где засушливый климат был естественной преградой для скотоводческих и земледельческих народов банту. Там, в Калахари, в добровольной изоляции от других цивилизаций, бушмены сохранили до наших дней чистоту своей расы, свой первобытный строй и удивительные обычаи.
Колонизация Южной Африки бурами и англичанами лишь усилила изоляцию бушменов и привела к резкому сокращению численности этого народа. Не знающие частной собственности, привыкшие беспрепятственно кочевать по своим пустынным владениям, бушмены после появления в начале XIX века белых фермеров продолжали охотиться на захваченных европейцами землях, нередко нападали на их домашний скот и собирали урожай на фермерских огородах. Тогда фермеры начали уничтожать бродячих охотников, словно диких животных. Буры и англичане устраивали на них облавы с собаками, расстреливали население деревень, отравляли водоемы, что приводило к гибели целых племен. Спасаясь от цивилизованных варваров, бушмены бросали обжитые места и богатые охотничьи угодья и уходили в глубь ботсванской Калахари, где их не могли настигнуть ни ищейки, ни пули, ни законы расистов. Поэтому долгое время считали, что бушмены — вымирающий народ.
Но в начале 60-х годов, когда бушмены начали выходить из своих пустынных укрытий, а в Калахари одна за другой устремились этнографические экспедиции, стало ясно, что «племя-загадка» выжило. В недавно вышедшей в Габероне фундаментальной работе «Обзор бушменов» их численность оценивается более чем в пятьдесят тысяч человек. Около тридцати пяти тысяч бушменов живут в Ботсване, остальные — в Намибии и Анголе.
Однако хватит истории и гипотез. Мутуни уже обо всем договорился со стариками. Цзинчхана — старейшина бушменов — встает и жестом приглашает меня в свое жилище-яму. «Так как гость привез мужчинам много табака, а женщинам дал соли, бушмены тоже хотят сделать подарки», — объясняет Мутуни.
По местным обычаям, жилище старейшины племени расположено на восточном краю стоянки, «ближе к солнцу». Насколько я понял из разговоров с Цзинчханой, бушменский вождь, или старейшина, не имеет каких-то особых прав и большой власти. Старейшина — это просто пользующийся авторитетом человек, опытный охотник, человек, способный справедливо разрешить нехитрые споры, возникающие иногда у соплеменников. Авторитет Цзинчханы подкреплялся, очевидно, и тем, что он был еще немного и колдуном. На скрюченных ветвях напоминающего наш саксаул дерева, под которым разместилось жилище старейшины, были развешаны самые непонятные вещи. А сидевший неподалеку сын вождя равномерными ударами небольшого отточенного камня — «кве», — употребляемого бушменами вместо ножа, пытался разломать большую кость.
— Все эти вещи помогают нам быть настоящими охотниками, — уклончиво ответил старейшина на мой вопрос об их назначении.
— А как помогают, Цзинчхана? — упорствую я, протягивая ему новую пачку сигарет.
Соблазн был велик, и старейшина, оглянувшись по сторонам и удостоверившись, что большинство соплеменников занято изучением зеркала лендровера, подвел меня к дереву.
— Это желудок черепахи, — протягивая мне черный сморщенный шарик, объясняет Цзинчхана. — Тот, кто съест его, может легко обходиться без воды и ходить по пустыне много дней. А чтобы мужчины быстро ходили, а не ползали как черепахи, я даю им вот эти сухожилия антилоп. Их не едят, а кладут вот сюда, — говорит старик, показывая большой шрам на своей ноге. — Если охотник плохо бегает, надо сделать вот такой надрез и втереть туда порошок, приготовленный из сухожилий.
— А что, когда Цзинчхана был молодой, он плохо бегал? — удивляюсь я.
— О, бегал я всегда хорошо. Но у нас есть такой обычай: когда юноши делаются мужчинами и получают право стрелять отравленными стрелами, им всем перед началом настоящей охоты втирают такой порошок. Жаль, что гость приехал так рано. Скоро, когда луна сделается совсем круглой, мы будем праздновать посвящение наших трех юношей в охотники. Я буду втирать им сухожилия антилопы, а потом они будут есть кашу с порошком из кости слона, которую толчет мой сын. После этого они станут сильными и выносливыми.
— А зачем эта змея, Цзинчхана? — спросил я, указывая на высушенную гадюку, также украшающую дерево.
— Из нее мы добывали яд для стрел, — ответил он. — А теперь она висит просто так.
Как получают бушмены свои другие яды, мне так и не удалось выведать у Цзинчханы: очевидно, то была настоящая племенная тайна. Уже в Габероне, просматривая в библиотеке литературу о бушменах, я прочитал, что им известно более восьмидесяти видов всяческой отравы. Ее делают из растений, грибов, личинок, насекомых, скорпионов, пауков-землекопов. Многие исследователи утверждают, что в засушливый сезон, когда бушмены лишены обычных источников получения всякой отравы, они извлекают яды из трупов животных.
Отравленная стрела, пущенная никогда не ошибающейся рукой бушмена, — страшное оружие. Некоторые известные им яды способны за полчаса умертвить слона; лев, раненный стрелой, пропитанной гусеничным ядом, умирает в страшных предсмертных судорогах за две-три минуты. Однако такими сильнодействующими средствами охотники Калахари пользуются только для самозащиты. В обычных же случаях, добывая пищу, они выпускают в антилопу или зебру стрелу, которая действует через полтора-два часа. Жертве дают спокойно умереть, а затем находят ее по следам крови или пенящейся слюны. Непригодным для пищи считается лишь небольшой кусок вокруг раны.