Клаус Хейнкель угодил в ловушку, что называется, ни за грош.
– Герр Штурм, – взмолился он. – Эти документы вовсе и не важные. «Они» уже давно знают обо всем.
– В таком случае ты солгал мне, – рявкнул бывший полковник СС. – Ты всегда уверял, будто располагаешь документами огромной важности, будто станешь торговаться, если возникнет угроза твоей жизни...
Клаус Хейнкель смолк. Ему нечего было сказать. Эсэсовец хотел избавиться от него. И, главное, сохранить Монику. От этого Хейнкеля всего передергивало, но он пока не осмеливался протестовать. А вдруг ему еще понадобится могущественный дон Федерико...
– Что же мне делать? – захныкал он.
Перед лицом такой обезоруженности дон Федерико почувствовал прилив великодушия.
– Я говорил о тебе с генералом Аруаной. У него есть хининовая фабрика, и он согласен взять тебя туда. Это в Бени. Никто не сунется искать тебя там. А пока твой врач готов приютить тебя в Ла-Пасе. Ты знаешь его дом в квартале Флорида. Будешь как сыр в масле кататься.
Клаус Хейнкель внезапно почувствовал, какой опасностью это грозило обернуться для него.
– Герр Штурм, – спросил он, – почему вы не хотите оставить меня здесь? Лишь тут я в безопасности.
Серо-голубые глаза бывшего полковника СС сверкнули:
– Потому что ты неосторожный поросенок! Это из-за тебя они убили Кантуту.
– Отлично, – промолвил Хейнкель. – Я сейчас попрошу, чтобы Моника поехала со мной.
Он направился было к двери, но дон Федерико преградил ему путь. Тогда Хейнкель заверещал:
– Моника! Моника!
Дон Федерико попытался заткнуть ему рот, но Хейнкель вырвался. Тут рослый полковник схватил его в охапку и огрел головой об стену. Однако Хейнкель продолжал взывать:
– Моника, Моника...
Дон Федерико искренне пожалел, что не взял с собой парабеллум. Похоронили бы Хейнкеля в горах... На лестнице послышались шаги, и Моника Искиердо спросила испуганно:
– Что тут происходит, Федерико?
– Этот паршивый поросенок не желает убираться и угрожает скандалом.
Взгляд Моники надолго остановился на человеке, в которого она была когда-то влюблена и из-за которого погиб ее муж. Волосы Хейнкеля растрепались, обезумевшее лицо побагровело, он не мог подыскать нужные слова.
– Скажи ему, что хочешь поехать со мной, – пронзительно крикнул он. – Скажи же этому подонку, который выдает меня евреям.
Дон Федерико в бешенстве еще раз с силой огрел его по голове, Моника не пошевельнулась. К ней подступала тошнота. От пронзительных воплей у нее разрывались перепонки. Все это насилие было непереносимо. Сцена у отца Маски доконала ее. До сих пор она ощущала запах пороха. И потом, разве Клаус Хейнкель не обругал ее последними словами, когда она отдала ему те пятьдесят тысяч долларов? Она просто не могла не рассказать тогда обо всем дону Федерико.
Откуда, собственно, и пошла вся драма.
Будь она одна, она бы последовала за Клаусом Хейнкелем из жалости. Но ведь есть еще дон Федерико, его крупное костистое тело, его неутомимый член – и шрам, по которому ей нравилось проводить пальцем.
Моника повернулась и побежала вниз по лестнице. Эти крики были для нее невыносимы. Дон Федерико схватил Клауса Хейнкеля за руку.
– Ну, живо...
Сломленный, тот не оказывал сопротивления. До последней секунды Хейнкель не терял надежды, что Моника поддержит его. Федерико был значительно сильнее; внизу он отпустил Хейнкеля и предупредил:
– Не хочу, чтобы «чуло» видели, как мы деремся. Ради фюрера, веди себя хоть немного поприличнее.
Фюрер... давно уже Клаус Хейнкель перестал думать о нем. Исчезнувший, забытый, отринутый мир. И теперь, глядя на бескрайние просторы Альтиплано, Хейнкель почувствовал внезапно, что им овладевает паника. Что с ним станется в этой холодной и враждебной стране, где так тяжело дышать?
– Так как же мне добраться до Ла-Паса? – простонал он.
Дон Федерико хитро улыбнулся.
– Ну ходить-то ты умеешь? Кое-кто из моих ребят на Восточном фронте протопал две тысячи километров. А до Ла-Паса всего шестьдесят. С Копакабаны возвращаются паломники. Ты не почувствуешь одиночества...
Дон Федерико возвышался над ним во весь свой рост. Клаус Хейнкель понял, что переубедить его невозможно. В последний раз он обернулся, чтобы поискать глазами Монику, но та уже скрылась. Хейнкель медленно побрел по длинной аллее, обсаженной деревьями. Всего несколько недель тому назад он приехал сюда, окруженный заботой дона Федерико, в обществе молодой красивой женщины, которая всем пожертвовала ради него. И он мог не опасаться тех, кто желал ему зла.
Но вот болван идеалист из бойскаутов вздумал заняться его делом, и все рухнуло.
Хейнкель добрался до шоссе как раз в ту минуту, когда там проезжал автобус. Машина притормозила, но Клаус Хейнкель удержался и не поднял руки. Какой позор для белого смешаться с этими грязными и невежественными «чуло»!
До заболоченных берегов озера Титикака было десять минут хода. Хейнкелю захотелось раствориться в ледяной воде. Но умереть – это еще надо суметь... Держа чемодан в руке, он в конце концов зашагал по направлению к Ла-Пасу.
– Сеньор, с вами хотят поговорить два человека из тайной полиции.
Клаус Хейнкель заколебался. Врач его отсутствовал, и он был один на большой вилле по улице Ман Сеспед. Ему захотелось сказать, что он не хочет их видеть, или соврать что-нибудь. Но «чуло» выглядел перепуганным.
– Иду, – сказал он.
В зеркале отразились его помятое лицо, редкие волосы, скорбные складки у рта. Какой еще подвох ожидал его? Лишь отец Маски оказался на высоте и не произнес ни слова упрека.
Хейнкель не мог уехать из страны. Но плотная пачка банкнот согревала его. Пятьдесят тысяч долларов – сумма немалая.
В холле его ждали двое в черных поношенных костюмах. Двое убийц из тайной полиции. Тот, что был постарше, пробормотал неуклюжую фразу, в которой речь шла о майоре Гомесе, о неукоснительном приказе, о срочном вызове...
Клаус Хейнкель забеспокоился. Обычно майор просто звонил ему. Чувствовалось, что протекции дона Федерико больше не существовало. В Ла-Пасе новости распространяются с исключительной быстротой...
Внезапно полицейский неловко потянулся к ремню, и пара наручников мелькнула перед взором Клауса Хейнкеля.
– Это еще что за петрушка, дурень? – сухо спросил он.
Хейнкель держал полицейского за отвороты куртки и тряс его.
Тот вырвался и с обидой высокопарно заявил:
– Вы не имеете права оскорблять меня, сеньор! Я невысокого мнения о половых органах госпожи вашей матушки...
В Клаусе Хейнкеле боролись ярость и неуверенность.
– Ладно, идем, – буркнул он в сердцах. У него слегка кружилась голова, когда он садился в старенький, помятый «форд». За все время поездки по петлявшему шоссе, карабкавшемуся в гору, оба полицейских не проронили ни слова. Они были явно обижены.
Клаус Хейнкель испытал почти что облегчение, когда приехали на площадь Мурильо. Обычное отделение полиции, каких он повидал великое множество. Стражи порядка усадили его в комнату напротив кабинета Гомеса.
Пот струился по лицу Клауса Хейнкеля. Уже в который раз он смотрел на дверь кабинета майора Уго Гомеса. За три часа, что он проторчал тут, уже человек двадцать переступили порог. Сердце Хейнкеля гулко стучало в груди.
Он поднялся в десятый раз и обратился к писарю, сидевшему напротив:
– Майор точно знает, что я уже здесь?
Писарь пробормотал нечто весьма нелюбезное, и немец вновь уселся ждать. Никогда еще боливицйы не обращались с ним подобным образом.
Дверь в кабинет снова отворилась, и на этот раз появился сам Гомес. Он скользнул взглядом по Хейнкелю, как бы не замечая его.
– Введите следующего! – крикнул он дежурному.
Тот дал знак Клаусу Хейнкелю. Немец буквально ворвался в кабинет, заранее протягивая руку.
Уго Гомес уже сидел в своем рабочем кресле. Лицо его было сурово, он поигрывал кусочком белого картона.