Не знал Гаспар и того, что на следующий год после его смерти умрет и его бывшая жена Вардуи, а еще через год над сыном Арташесом повиснут грозные тучи и он будет проклинать отца за то, что тот не в добрый час надумал поехать в Ханкенд за покупками, вследствие чего ему, то есть Арташесу, пришлось родиться на свет, чтобы спустя сорок лет предстать перед районными властями расхитителем государственного добра.
Расхититель? Ну это как сказать! Расхитителя сразу бы посадили. Виноват Арташес? Да, виноват. Не виноват Арташес? Да, не виноват. Что из этих двух перевешивает? Этого-то никто и не знает! Но вот завертелось колесо, и остановить его никто не может. Завертелось? Само собой и завертелось? Ну нет, колесо само не завертится, если не приложить немножко усилий. А вот остановить — это другое дело. Тут, пожалуй, действительно все бессильны. Кроме разве что одного человека — самого Арташеса. Достаточно было бы одного его слова — и все стало бы на свое место: и колесо бы остановилось, и гарихачцы облегченно вздохнули бы, и районные начальники были бы спокойны, и самого Арташеса перестали бы таскать по разным кабинетам в то время, как дел в колхозе невпроворот… Но вот заупрямился человек и не хочет сказать единственного слова, которого от него даже не требуют, а просят — для его же блага, конечно!
2
Широкий большак, на котором повозки в дождливую пору проложили глубокие борозды, засохшие теперь до каменной твердости, тянулся от села, мимо длинного и узкого, как барак, колхозного коровника, мимо токов, еще пустынных в этот майский день, мимо подлеска, за которым начинался лес, уходил дальше в сторону реки и терялся где-то на ее берегах. По этому большаку, заложив за спину длинную кизиловую палку и перекинув через нее руки так, что при ходьбе они болтались, как два бычьих хвоста, неторопливо шагал Аваг Саруханян, дважды экс-председатель Гарихачского колхоза — пятый и восьмой по счету.
В первый раз его сняли за срыв плана госпоставок и еще за какие-то грехи, в которых он не был повинен или по крайней мере не считал себя повинным, поэтому года четыре или пять ходил в невинно пострадавших, уверенный, что рано или поздно это поймут вышестоящие органы, и тогда справедливость восторжествует. И ведь не ошибся! Спустя немного опять избрали Авага председателем, а еще через два года его заменил Арташес Бабаян, девятый по счету и пока что последний председатель Гарихачского колхоза. И теперь Аваг опять ходит в невинно пострадавших и опять ждет своего часа. Будучи отменным оптимистом по натуре, Аваг Саруханян верил, что этот час рано или поздно наступит, верил в конечное торжество справедливости и ради нее мог родного отца не пощадить. Как раз во имя этой справедливости, ровно через пять минут после того, как он пройдет по большаку, Аваг вполне честно, не пуская в ход кизиловой палки, будет драться с колхозным свинопасом Арустамом, тоже экс-председателем, вторым по счету, снятым за неприкрытое мошенничество и досрочно освобожденным амнистией по случаю победы над Германией.
…В тот год земля будто затеяла нечестную игру с гарихачцами, дала невиданный урожай, хлеб горел и осыпался, а убрать было некому. Мужчины были на войне, женщины метались по полям, каждая работала за троих, а то и за четверых… Ласкали теплые шершавые колосья, плакали и проклинали Гитлера до седьмого колена. И случилось так, что в Гарихач забрела группа курдов из далеких горных скотоводческих селений, расположенных в верховьях Истису. Забрела на заработки с единственным условием получить оплату натурой — пшеницей, ячменем. Арустам ухватился за дармовые рабочие руки, позвонил в район, так, мол, и так, если можно… Из района ответили, что можно, если это поможет вам расплатиться с государством и с колхозниками, подумайте и решайте сами. Уж как там потом подумали председатель, бригадир и весовщик — неизвестно. Но в конце сезона, когда стали подсчитывать, кто сколько заработал, то выяснилось, что каждый из пришельцев (в правлении колхоза их между собой называли «нахлебниками», — наверно, потому, что они получали суточный харч — печеный хлеб с сыром в счет будущего заработка) съел больше, чем заработал, и вместо того чтобы отвезти голодной семье немного зерна, сам остался должен колхозу!