Вначале я не поверил собственным ушам и даже услышал совершенно противоположное.
Матильда Пеллерен и Жером Дюрьец помалкивали. Только Луи Станику хватило духу откликнуться:
— А что именно вы понимаете под «что угодно»?
— Что угодно значит все, что взбредет вам в голову, поскольку этот сериал все равно не для того, чтобы его смотрели. Просто нам каждый день надо чем-то затыкать пятидесятидвухминутную дыру в вещательной сетке, между четырьмя и пятью часами утра.
— Вы… не могли бы повторить?
Сегюре удрученно проводит рукой по лбу.
— Квоты… Все из-за этого мудачества, из-за квот на обязательный показ отечественной продукции! Отечественная продукция… У меня от этих двух слов язык сводит. Кто, кроме вас, сценаристов, может на этом подзаработать, кого она вообще интересует, эта отечественная продукция?
Не знал, что в Высшей национальной школе администрации учат слову «мудачество».
— Мы только что купили дорогущий калифорнийский сериал — куча наград, девицы супер. Первая же минута рекламы в нем принесет нам триста тысяч франков, через месяц выпустим майки и все такое прочее. Мы оторвали права на трансляцию финала Кубка Европы по футболу, я пытаюсь сманить у конкурентов их звезду, телеведущего, так есть у меня, по-вашему, время заниматься отечественной продукцией?
Луи напускает на себя понимающий вид и спрашивает, соблюдались ли эти квоты раньше. Как и все дипломированные управленцы, Сегюре не любит прямых вопросов, особенно тех, идеальным ответом на которые было бы простое «нет».
— Мы с этим немного затянули, но на сей раз Высший совет по теле— и радиовещанию пригрозил нам санкциями, если мы не наверстаем восемьдесят часов, отпущенных на отечественную продукцию. И начать придется всего через три недели, иначе правительство не продлит каналу лицензию.
— Восемьдесят часов!
— Потому-то вас и четверо!
— Три недели до первого показа? Шутите?
— Начинайте прямо сегодня.
Вот она, ловушка для дураков.
Каждый, как может, выражает свое потрясение, кроме Станика, который продолжает гнуть свое и заявляет, что за срочность тоже надо платить. Несколько удивленный Сегюре сдерживает усмешку. Их там в высших школах этому нарочно учат.
— Послушайте-ка меня хорошенько, вы все четверо. Вас выбрали по двум причинам. Первая: в Париже только вы сейчас не заняты. Вторая: вы не можете претендовать больше чем на три тысячи франков за серию каждому.
— Простите?
Сегюре воздевает руки к небесам и высказывается напрямик:
— Да эту ерунду кто угодно может писать! Даже я, было бы время! Даже моя прислуга, если бы умела толком говорить по-французски. Хотите соглашайтесь, хотите нет. У этого сериала в наших глазах одно-единственное достоинство: он будет самым дешевым за всю историю отечественного телевидения!
— И что, по-вашему, мы сможем придумать за три недели при такой оплате, едва хватающей на кофе, без которого не продержаться?
— Сойдет что угодно. Напишите про какую-нибудь бесконечную склоку меж двумя соседскими семьями в дешевой многоэтажке, такое всегда нравится, вставьте туда одну-две слюнявые любовные истории, добавьте несколько людских драм — и дело в шляпе.
— Так нельзя начинать… Нам нужно какое-то место… должны же мы где-то собираться…
— Здесь.
— Здесь?
— И платить не надо, и все необходимое есть — пара диванов и кофеварка. Завтра пришлю вам компьютеры с принтером. Монтировать будем на последнем этаже. Актеров подберет «Прима». Чего вам еще?
Совершенно ошеломленная Матильда Пеллерен уже не осмеливается заикнуться о чем бы то ни было. Из опасений, что наймут других, более решительных и менее щепетильных, мы с Луи Стаником тоже решаем промолчать. Дюрьец рискует попросить маленький авансик, но Сегюре об этом и слышать не хочет раньше, чем получит первые четыре серии.
— У меня на руках больной брат… Мне нужно немного денег на лекарства.
— Лекарства? Для больного брата? Я знаю, что ваше ремесло — выдумывать всякие истории, но вы не находите, что тут малость перегнули палку?
В первый раз я согласен с Сегюре. Дюрьец, конечно, имеет право попытать удачу, но позорить профессию ни к чему. Я бы придумал что-нибудь получше лекарств.
Сегюре глядит на свои часы, делает два телефонных звонка и собирается нас покинуть.
— Ах да, последнее, насчет названия. Мы подумывали насчет «Саги». Создает впечатление чего-то очень знакомого и что будет длиться годами. А нам ведь такое и надо, верно?