Елена не могла остановиться от восклицаний восторга. Все здесь казалось ей новым, интересным, захватывающим и она, как-то, по детски, экзальтированно, слушала рассказы и объяснения своего мужа.
Они повернули обратно и медленно пошли по направлению к форту. Елена шла опираясь на руку мужа и глубоко вдыхала свежий, ароматный воздух, в котором чувствовался и пряный аромат роз и других цветов, и запах свеже-скошенной травы, и солоноватый запах океана.
Подошли к высоким стенам форта.
Елена подняла голову, посмотрела кругом… потом:
— Давайте обойдем форт с другой стороны… Я хочу видеть здесь все, хочу почувствовать, что это мой дом и хочу знать каждый уголок этого моего дома.
— Ты, просто, неутомимая, Леночка. Подумай об Анне. Может быть она устала и хотела бы отдохнуть.
Анна взмахнула своими тяжелыми, густыми ресницами, посмотрела на Ротчева темными синими глазами:
— Я не устаю так быстро, Александр Гаврилович. Я от Леночки не отстану, — тихо возразила она своим низким, слегка ломающимся, голосом.
— Ну, хорошо, — засмеялся Ротчев, — подчиняюсь большинству, да еще такому прелестному.
Он повел их узкой тропинкой вдоль стены форта. Тропинка вилась фантастическими зигзагами среди густой, сочной травы и пышных зеленых кустов. Подойдя к углу форта, за которым виднелась острая крыша часовни, Ротчев показал рукой на пригорок:
— Вот там, за этим овражком, видите ограду, это наше кладбище.
— Я даже не представляла себе, чтобы в этой счастливой Аркадии было кладбище. Мне, как-то, и в голову не приходило, что люди умирают здесь, — шутливо засмеялась Елена.
Анна посмотрела на пригорок и потом, с оттенком скрытой грусти, заметила:
— Какое красивое и тихое кладбище. Счастливы те люди, которые умерли здесь и теперь отдыхают там от всех земных забот, отдыхают на этом тихом, идиллическом берегу океана.
Она еще раз посмотрела на несколько белых деревянных крестов, блестевших сквозь зелень кустов, и тихо добавила:
— Я тоже хотела бы быть похороненной здесь, когда я умру!
— Что за мысли, Анна, в твоем юном возрасте, — Елена укоризненно посмотрела на подругу. Счастливая своей молодостью, своим полным счастьем, может-быть эгоизмом молодости и счастья, она, как-то, даже и секунды не подумала о таких вещах, как смерть или кладбище. Слишком весел был ее задорный смех, слишком шаловлива была она и, конечно, неизмерно счастлива в своей любви к Александру, так же как и в сознании того, что он влюблен в нее до безумия, чтобы думать о каких-то грустных вещах. Если когда-либо облачко налетало на ее прелестное лицо, то ей не стоило большего труда смахнуть его, забыть о заботах и опять засмеяться задорным, веселым, колокольчатым смехом.
Анна посмотрела на нее.
— Прости, но мне часто бывает трудно отбросить в сторону подобные мысли. Иногда мне бывает тяжело и не редко я думаю о бренности всего земного. Мне кажется, что все было ошибкой, что вся моя жизнь это сплошная ошибка. Как-то думается мне, что живу я напрасно, ни для кого… ненужная, пустая, бесполезная жизнь. Может-быть я не должна была родиться… Может быть я заняла место кого-то другого, кто любил бы жизнь больше меня, искал бы в жизни большего и вероятно добивался бы большего …
— Ну, хорошо, хорошо, Анюсенька, не расстраивайся. Не будем больше об этом говорить. Сама посмотри, как хорошо сегодня, кругом. Разве ж это не Божья благодать? И посмотри, какой контраст с тем, что мы видели вчера, когда сошли с нашего корабля. Ну, довольно гулять. На первый раз достаточно. У нас еще много дней здесь насмотреться. Вы знаете, что теперь я чувствую, что я устала. Пора отдохнуть моим бедным ногам, — и Елена потянула обоих на тропинку, ведшую обратно в форт. — Не думаешь-ли ты, Саша, что нам и отдохнуть не мешало-бы?
— Я уже давно пытался вам сказать, чтобы вы не переутомляли себя в первый день здесь, но ты, ведь, неугомонная, не могла остановиться. Действительно, пойдемте назад, домой. Надо вам отдохнуть, полежать немного, а потом, ведь, и время за стол. К вам, Анна, это особенно относится. Вы, как-будто, выглядите усталой; у вас несколько утомленный вид.
— Да, правда, — согласилась Анна, — я, в самом деле устала.
Они быстро дошли до форта, прошли ворота и через минуту были в комендантском доме.
В окне канцелярии появилось бледное, болезненное лицо молодого канцеляриста Николая, когда группа весело поднималась по ступеням крыльца. Николай смотрел на обеих женщин горячими, воспаленными глазами, следя за движениями их тел, прислушиваясь к шелесту их длинных платьев, к острому дробному стуку каблуков на деревянных ступенях веранды. Он, не отрываясь следил за ними до тех пор, пока они не скрылись внутри дома. Если-б кто-нибудь видел его глаза в это время, то он, может-быть, даже заметил бы в них взгляд какого-то исступленного безумия.
Ротчев, с дамами, скрылся в в дверях дома и Николай, устало, с потухшими глазами вернулся на свой высокий, неудобный конторский стул. Несколько минут он сидел неподвижно, смотря невидящими и непонимающими глазами на колонки цифр в его конторских книгах. В его ушах все еще звенели колокольчики задорного смеха Елены и звучал тихий, низкий голос Анны. Он крепко сжал руками голову и уши, когда ему опять вдруг почудился нежный, тонкий шелест их платьев. Потом, вдруг, в его мозгу раздался тихий стук женских каблуков, все громче и громче, точно кто-то из дам подходил к его двери. Он вскочил, оглянулся на дверь, но звуки прекратились и все опять было тихо!
Он глубоко вздохнул, взъерошил длинными пальцами свои редкие, длинные, темные волосы, встряхнул головой и в каком-то исступлении стал щелкать на своих счетах. Его веснушчатое лицо все еще долго горело, долго после того, как он видел и провожал своими немигающими, желтыми глазами Елену и Анну.
Николай сам, вероятно, не знал и не разбирался, которая из двух женщин была более красивой. Красота обеих казалась ему божественной, неземной. Действительно трудно было отдать предпочтение одной или другой из них, в особенности потому, что они были так поразительно похожи друг на друга. Те же светлые, золотистые, длинные волосы, коронкой облегающие их прелестные головки, те же темно-синие глаза с пушистыми ресницами, они обе были одинакового роста, с одинаковыми фигурами; нет, только Соломон мог вынести свое решение здесь. Может быть, присмотревшись внимательно можно было найти небольшую разницу если не в разрезе, то в форме их изящных ротиков. Рот Елены был слегка изогнут, ротик избалованной и, может-быть, немного капризной молодой женщины. Ее рот редко был закрыт плотно, всегда полуоткрытый, улыбающийся или смеющийся.
Рот Анны был почти всегда закрытый, часто плотно сжатый, точно все время скрывая ее внутреннюю жизнь, ее мысли. Судьба, видно, была не так милостива к ней, как к шаловливой, избалованной, точно все время озаренной солнцем, княжне Елене. Конечно, личная трагедия Анны оставила на ней тяжелый след.
Николай, сидя на своем высоком стуле, никак не мог забыть своих богинь. Может-быть, в его уме, мысленно он отдавал предпочтение грустной Анне. Ее грустные глаза и несколько меланхолический вид, как-то притягивали ее к нему. — Она, почему-то, несчастлива, — подумал он, — что-то ее тревожит. Он, незаметно, стал воображать себя ее рыцарем, защитником. Ее нужно спасти от того, что делает ее несчастной, думал он. Надо вернуть ей улыбку, которая должна озарить ее прекрасное лицо.
Он взглянул в боковое окно канцелярии и вдруг увидел, что горничная Дуня вышла во двор и стала развешивать платья своих барынь, проветривать туалеты на свежем морском послеполуденном бризе. Ее помощница Маша вышла из комнаты прислуги, села на ступеньках крыльца и стала аккуратно чистить туфельки Елены и Анны. Николай, с жадностью, смотрел на работу девушек. Как он завидовал им! Если б только он сам мог почистить эти изящные туфельки, которые только сегодня прикасались к маленьким ножкам его богинь!
Дни шли и Елена все больше и больше знакомилась с фортом и его окрестностями и с его жизнью. Погода, как-будто специально для нее, была на редкость хорошая и солнечная. Обыкновенно в эти дни Форт Росс бывает окутан густым туманом. Часто нудный, все обволакивающий, моросящий дождь иногда по несколько дней, а то и неделями поливающий форт и берег, превращал место в мокрую, чавкающую грязь. На этот раз, дня не проходило, чтобы яркое солнце не разгоняло утренний туман и потом светило весь день, заканчивая свой путь на небосклоне громадным, огненным диском на западе, прямо против ворот форта, в пучине побагровевшего на закате океана.