Она увидела, что все эти люди были нормальными, человеческими существами, все они обладали нормальными человеческими функциями и интересами. Она стала близко принимать к сердцу их интересы и нужды и если могла, если это было в ее силах, старалась помочь им. В разговорах с ними она научилась ценить и уважать их природный ум и сметку и была страшно горда тем доверием, которое они чувствовали к ней и ее советам. Больше всего ей нравилось заходить к старику мельнику Прохору и слушать его простую народную речь, слушать народную мудрость, накопившуюся веками и передававшуюся из уст в уста, из поколения в поколение. Ее никогда не утомляло слушать его рассказы, его ровную, размеренную речь, слушать о том, как он провел молодость в России, трудные годы в Сибири и, наконец, жизнь на Аляске во время легендарного Баранова.
Старик Прохор, несмотря на свои преклонные годы и тяжелую жизнь в пионерских условиях его времени, все еще был красивым человеком в своем роде. Могучие плечи только немного сдали и слегка опустились, мощные, сильные руки все еще легко перебрасывали громадные мешки с зерном. Строгие, серые глаза сурово смотрели на собеседника и, казалось, прощупывали его. Долгая жизнь на аванпостах раздвигающейся империи, частые встречи с воинственными индейцами на Аляске, где малейший неверный шаг мог стоить головы, и, что еще более важно, ежедневный контакт с головорезами, часто бывшими каторжанами в Сибири, все это выработало в нем какое-то шестое чувство быть постоянно настороже, быть готовым отразить нападение и не попасть под неожиданный удар ножа. Длинная, пушистая борода его была всегда всклокочена и вероятно никогда не расчесывалась. Правда, он любил охватить ее своей могучей рукой и протянуть пальцами через бороду, вероятно единственный способ расчесывания бороды, который был знаком ему. Он это часто делал, когда разговаривал с кем-нибудь, стараясь найти подходящие слова в своей медлительной речи.
— Как поживаешь, сегодня, Прохор? — приветливо обратилась к нему Елена, проходя мимо мельницы, по пути в селение.
— Доброе утро, Ваше Сиятельство, — степенно ответил Прохор, всегда величавший ее сиятельством и вероятно гордившийся своим знанием российских обычаев, несмотря на просьбу Елены забыть об этих условностях. Он торопливо смахнул мучную пыль со старого мельничного жернова (который до сих пор сохранился в Россе) и расстелил на нем чистый мешок, на который Елена могла сесть. — Не могу Бога гневить, живу, поскрипываю, — ответил он.
Елена удобно примостилась на мешке.
— Знаешь, Прохор, — проговорила она медленно, задумчиво глядя на могучий, спокойный океан, — чем больше я живу здесь в селении Росс, тем более я люблю его. Теперь уже я думаю о нашей далекой родине, как о чем-то далеком, как луна от земли. Я не думаю, что мы когда-нибудь вернемся в Россию. Наша жизнь здесь, на этом материке. И если нам, вдруг, придется оставить форт, я не знаю даже, куда мы поедем. Форт Росс — наш дом …
— Нет, Ваше Сиятельство… Елена Павловна… я вас понимаю, но ваше место не здесь, не среди этих диких людей. Ведь многие из них даже образ человеческий потеряли. Ваше место, Елена Павловна, в большом городе, в Петербурге, среди людей вашего круга. Что и говорить, красавец наш Форт Росс, трудно найти равного ему в России по красоте, но это место не для вас. Когда-нибудь, может-быть скоро, вы уедете с Александром Гавриловичем. Новый правитель приедет, но мы останемся… Наш дом, наш настоящий дом здесь в Россе.
— Но, Прохор, я совсем не хочу уезжать. Я так же, как и ты, хочу остаться здесь, на всю жизнь.
Старик-мельник улыбнулся.
— Вы очень добры к нам, Елена Павловна, когда говорите это. Нам старожилам, которые прожили в Россе много лет, приятно, что вы так любите наш дом. Однако, последнее время, народ у нас стал волноваться. Тут разные слухи ходят. Люди беспокоятся. Говорят, что мы все должны оставить Форт Росс и вернуться на Аляску. Конечно люди многое болтают… часто, чтобы просто поболтать… Но нам, старожилам, будет тяжело покидать насиженное место и ехать в холодную Аляску. Мы любим этот наш дом в Калифорнии и мы никак не можем понять почему наши министры хотят оставить, бросить все, что было накоплено здесь тяжелым трудом, то с чем мы сроднились, сжились, срослись. А ребята, которые родились здесь в теплой Калифорнии. Им-то, ведь, еще тяжелее будет в холоде и сырости Аляски. Ну, да сейчас еще рано об этом беспокоиться. Все это, видно, слухи только.