Конечно, Григорий был где-то здесь! Однако, мысль, что она была здесь совершенно одна и что, где-то здесь позади за кустами прятался Григорий ее совершенно не испугала и даже не рассердила. Может-быть день был слишком прекрасен, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Может-быть она хорошо знала, что ее положение в русской колонии было настолько высоким и недосягаемым для колонистов, что ей даже и в голову не приходило чего-то опасаться с их стороны. Одного ее резкого голоса было достаточно, чтобы люди пред ней покорно сгибались.
Тем не менее, она стала прислушиваться и на этот раз ей уже явственно послышался тонкий, почти неслышный шелест старых листьев, по которым осторожно шагал, стараясь не шуметь, какой-то человек. Шорох легких осторожных шагов приближался медленно, с остановками, все ближе и ближе. У кустов, обрамлявших лужайку, шаги остановились. Стало тихо, тревожно тихо.
Спокойно, не поворачивая головы и смотря вперед на океан, Елена довольно громко и властно спросила:
— Что тебе нужно здесь, Григорий?
Пораженный Григорий вышел из-за прикрытия кустов и, совершенно сбитый с толку, мог только ответить вопросом же:
— Как вы знали, что я стоял там?
В первый раз в жизни, вероятно, Григорий растерялся.
Елена повернула голову, посмотрела на него, окинув его строгим взглядом с головы до ног и, не отвечая на его вопрос, высокомерно сказала:
— Ты знаешь, что с тобой случится, если надсмотрщик обнаружит твое отсутствие с работы? Одно мое слово и тебя высекут так, что места живого не останется!
Григорий оправился от неожиданности. Обычная самоуверенность вернулась к нему. Он пожал плечами:
— Это будет не в первый раз, что меня секут, барыня… княгиня; меня это очень мало беспокоит… а потом, я не думаю, что ты, ваше сиятельство (он вдруг перешел на «ты»), я не думаю, что ты донесешь на меня, княгинюшка!
Он, как-то, нагло, как говорили «отчаянно» посмотрел на нее и потом добавил:
— Даже, если и донесешь… — он немного поколебался, потом продолжал: — меня здесь не будет, чтобы доставить удовольствие мужу твоему, Лександру Гаврилычу, пороть меня… меня здесь не будет… кончились ваши порки… я буду далеко… уеду … навсегда!
Не спрашивая разрешения Елены, он спокойно опустился на траву и сел рядом с ней.
Елена невольно отодвинулась, но потом опомнилась, гордость не позволила ей бояться ссыльного в колонии, где одно ее слово было законом. Ее лицо вспыхнуло, когда она заметила ироническую усмешку на лице Григория, который ясно видел борьбу, происходившую в голове Ротчевой. Гордость заставила Елену успокоиться и она, с любопытством, посмотрела на наглого Григория. Видно было, что он чувствовал себя совершенно свободно в ее присутствии, и во всем его поведении не было видно и следа подчинения или услужливости. Она заметила, даже, что его речь была иной, совершенно другой от речи обычных ссыльных, которых она встречала во время своих обходов селения. Он, конечно, никогда не был крепостным, и когда-то, в прошлом, в России, принадлежал в вольному сословию.
Елена холодно и даже может-быть надменно посмотрела на Григория и спросила:
— Куда же это ты собираешься уйти, если, как ты сказал, ты не думаешь возвращаться в Форт Росс?
Лицо Григория вдруг стало злым и даже жестоким.
— Я убегу в испанские миссии сначала, а потом поддамся на восток, за большие Каменные Горы, в земли «бостонцев». Там говорят все люди свободны и каждый может свободно делать, что он хочет. Там, в американской земле нет бар и нет мужиков, нет холопов, все равны. Туда я и поеду.
— Ты ошибаешься, Григорий. Прежде всего я хочу тебе сказать, что ты не сможешь добраться даже до Скалистых Гор, потому что как только ты доберешься до испанской миссии, они тебя захватят там и выдадут сюда, нам. У нас есть соглашение с испанскими властями и ты сам знаешь, что они выдают дезертиров нам. И, конечно, ты сам тоже помнишь, какое наказание получают дезертиры здесь! Кроме того, я хочу тебе сказать другое — у американцев тоже есть классы; у них не только крепостные, но и настоящие рабы, правда — черные рабы, негры.
Григорий посмотрел на Елену своими воспаленными глазами фанатика, горевшими как угли на его раскрасневшемся лице:
— Не отговаривай меня, барыня. Я отчаянный. Если я решил что сделать — сделаю! Если, говоришь, в Америке есть рабы, эти рабы черные, негры, ты говоришь, то, может-быть, я сам стану там барином и рабы будут работать на меня.
— Только потому ты и хочешь бежать отсюда, самому освободиться, да стать господином, хозяином рабов?