Но бывало, что ей снились сумбурные, неприятные сны, в которых Норст отсутствовал; а если и появлялся, то образ его был настолько искаженным, что она не сразу узнавала его. (Однажды он предстал в виде гигантской желтоглазой совы с лохматыми кисточками на ушах; в другой раз — в виде чудовищно уродливого карлика с горбом между вздернутых плеч; а в третий — в виде высокой, грациозной, волнующе прекрасной девушки с миндалевидными глазами и загадочной, чувственной улыбкой — Вероника даже не смела глядеть на нее, настолько улыбка была всезнающей, бесстыжей.) Эти сны учащались, они безжалостно истязали ее, глумясь над ее мольбами о пощаде, о нежности, любви, об объятьях ее супруга. Однажды, проснувшись посреди ночи после одного из таких видений, Вероника заставила себя сесть в кровати; голова просто раскалывалась, и ее охватила паника: а вдруг она и впрямь серьезно больна, может, она умирает, нельзя ли что-то сделать и остановить спуск ее души по этой спирали?.. А как-то раз она услышала, как во сне стонет сиделка, во власти собственного кошмара.
А потом случились две вещи: сиделка (привлекательная женщина лет тридцати пяти родом из деревни и получившая образование в Фоллз) вдруг заболела тяжелой болезнью крови, а сама Вероника, и без того ослабленная и анемичная, простудилась — у нее начался бронхит, который за каких-нибудь пару дней перерос в воспаление легких. Ее положили в больницу, и там она впала в забытье, во время которого за ней ухаживали деятельные духи. И ухаживали превосходно: ей переливали здоровую, свежую кровь, кормили через трубочку, так что она не могла отказаться, и в результате — спасли. Собственно, о смерти речи не шло, ведь со всех сторон ее окружала умелая, профессиональная помощь; прошла неделя-другая, и Вероника не только полностью пришла в себя, но и ощутила приступ голода. Одна из замковых служанок помыла ей шампунем волосы, по-прежнему роскошные, густые; да, она оставалась красивой, несмотря на бледность и ввалившиеся глаза. Однажды она сказала: «Хочу есть! — капризно, по-детски. — Я хочу есть, я голодная, и мне надоело валяться в постели. Ни минуты здесь больше не останусь!»
Итак, ее спасли. Легкие были чистыми, приступы головокружения прекратились, румянец вернулся. Когда ее только доставили в больницу, доктора обнаружили у нее на верхней части левой груди, то ли царапину, то ли укус — он был свежий, но будто бы затянувшийся — наверняка проделка одной из домашних кошек, которую Вероника неосторожно прижала к себе. (Хотя в те времена у Бельфлёров не водилось такого количества кошек и котят, как в детстве Джермейн, но все же их было не меньше шести, а может, с десяток, и любая из них могла нанести девушке эту маленькую ранку.) Сама Вероника ничего такого не помнила: она принадлежала к поколению женщин, которые редко и лишь вынужденно смотрели на свое обнаженное тело, поэтому для нее было полным сюрпризом известие о том, что на ее левой груди есть какая-то царапина, причем слегка воспаленная. Безусловно, это дело второстепенное, заверили ее врачи, оно не имело никакой связи с серьезными расстройствами — анемией и воспалением легких.
Потом она случайно узнала, к своему изумлению и огорчению, что сиделка ее скончалась — бедную женщину сгубила сильнейшая анемия, буквально сожрав за несколько дней после того, как она покинула замок. Самое странное, что, по утверждению родных, та всегда отличалась отменным здоровьем, пока не пошла в услужение к Бельфлёрам; у нее никогда не было даже намека на анемию, говорили они.
Но Вероника-то не умерла.
Мучительные, беспорядочные сны прекратились. Та часть ее жизни осталась позади. В больничной палате ее никто не тревожил, сон ее был глубоким и спокойным, а просыпаясь по утрам, она просыпалась до конца, чувствовала себя отдохнувшей и полной сил и хотела сразу же вскочить на ноги. Вероника лучилась здоровьем. В своем роскошном кашемировом халате она разгуливала по больничному крылу в сопровождении служанки и, конечно, очаровала всех и вся: сияющая, словно ангел, с ниспадающими на плечи длинными медно-золотистыми волосами!.. Она была весела и проказлива, как ребенок, сыпала забавными шуточками, даже подумывала, не пойти ли ей в медсестры. Как она будет неотразима в белой накрахмаленной униформе… А потом, возможно, выйдет замуж за доктора. И вместе они будут жить и радоваться жизни.
Да, вот именно: она хотела жить и радоваться жизни.
Она светилась радостью и умоляла выписать ее из больницы, но родные все еще опасались за нее (в конце концов, ее сиделка все-таки умерла — хотя, судя по всему, обладала превосходным здоровьем), да и врачи рекомендовали оставить Веронику под наблюдением еще на несколько дней. Потому что ее случай вызывал у них большие вопросы.
— Но я хочу вернуться домой! — воскликнула Вероника, надув губки. — Мне наскучило безделье. Мне надоело быть каким-то инвалидом, и что люди смотрят на меня с сочувствием и жалостью…
Но однажды случилось нечто странное: она смотрела, как на поле, примыкающем к больничной территории, молодые парни играют в футбол, и, хотя ей хотелось испытывать восторг и аплодировать их силе, ловкости и упорству, ее внезапно охватило отчаяние. В них было столько энергии, столько грубости… Они были так полны жизни… Да — как тля или крысы… В них не было ни капли изящества, не было осмысленности, не было красоты. И Вероника в отвращении отвернулась.
Отвернулась и вдруг безудержно расплакалась. Что же она потеряла! Ведь что-то исчезло из ее жизни, когда ее «спасли» здесь, в этой больнице! Да, ее впалые щеки снова округлились, а мертвенно-бледная кожа порозовела, но отражение в зеркале ничуть не радовало Веронику: она видела, что стала неинтересной, банальной, честно говоря, просто вульгарной. Она сама стала неинтересной, и ее возлюбленный — если он вернется, если только кинет на нее взгляд — будет жестоко разочарован.
(Но этот возлюбленный: кто он? Она помнила его довольно смутно. Рагнар Норст. Но кто он, что он значит для нее? Куда он уехал? Ее сны прекратились, сам Рагнар Норст исчез, а с ним исчезло и нечто крайне важное; она смутно, но безошибочно чувствовала, что, несмотря на ее жизнерадостность и возвращение к нормальному состоянию, из нее была вынута сама душа. Врачи знали свое дело: вот как они «спасли» ее.)
И все же Вероника была благодарна, что осталась жива. А как радовалась ее семья, что она вернулась! Они были уверены, что Вероника погрузилась в эти опасно мрачные настроения вследствие смерти Аарона, и она не стала разуверять их.
Да, думала Вероника по десять раз на дню. Я благодарна, что жива.
А в один прекрасный день она ехала с водителем на чай к престарелой тетке и вдруг увидела, что навстречу им несется «лансия ламбда» — машина выскочила из-за поворота, величественно черная, царственная, излучая мягкую угрозу, подобная фантому из сна. Beроника немедленно постучала в стеклянную перегородку, велев водителю остановиться.
Норст тоже затормозил, припарковал машину и направился к ней. Он был весь в белом. Его волосы и бородка были все такого же темного оттенка, а вот улыбка далеко не такой уверенной, как ей помнилось. Это ее любовник? Ее супруг? Этот незнакомец?.. Он слышал, произнес граф с нервным смешком, о ее болезни. Очевидно, раз ее поместили в больницу, она была в опасности. И как только он вернулся из Швеции, то тут же примчался, чтобы увидеть ее; он снял номер в «Авернус-инн». Как же он счастлив видеть ее вот так, неожиданно, безо всякого предупреждения — и в полном здравии, красивую как никогда…
Он осекся и вдруг сильно сжал ее руку; перед его взором словно мелькнуло видение. Он содрогнулся, задышал часто, прерывисто, и девушка остро ощутила его почти парализующее желание и в этот миг поняла, что любит его, что не переставала любить его. Чтобы скрыть свое возбуждение, он игриво спустил на пару дюймов ее перчатку и поцеловал ее в запястье; но даже в этом жесте таилась страсть. Вероника вскрикнула и отдернула руку.
Они долго смотрели друг на друга, в молчании. Она видела, что он — тот самый мужчина, который приходил к ней во сне, и что он тоже прекрасно помнит ее ту. Но что они могли сказать друг другу? Он остановился в «Авернус-инн», всего в двенадцати милях от замка; естественно, им придется видеться. Возможно даже, они продолжат свои дневные встречи. Совершенно невинные, чтобы как-то занять себя в течение долгих, тягучих часов. Норст стал расспрашивать Веронику о родных, о ее здоровье; о том, как ей спится. Теперь ее сны спокойны? Просыпается ли она полностью отдохнувшей? И не могла бы она, только сегодня, надеть на ночь кровавик?.. И не закрывать окно? Только сегодня, сказал он.