Но Гидеон не стал чесать ухо. Медленно, очень медленно он опустил руку. Я потерплю, подумал он, несмотря на сильный зуд, потерплю, пока лимузин не скроется из виду, мчась по дороге к Фоллз.
Барабан-из-кожи
Непостижимо! И зачем он вообще это затеял? По какой причине впал в такой цинизм, в такое безрассудство? Только вообразите: великий Рафаэль Бельфлёр пожелал, чтобы с него сразу после смерти (которую он, без сомнения, приблизил сам, буквально уморив себя голодом и не принимая ни одного из лекарств, прописанных доктором Уистаном Шилером) сняли кожу и, должным образом обработав, натянули на кавалерийский барабан времен Гражданской войны, который надлежало держать, согласно его завещанию, «навсегда и вовеки веков», на лестничной площадке первого этажа у подножия раздвоенной витой лестницы, которая вела в главную залу замка Бельфлёров! Человек, построивший этот замок, решил в прямом смысле остаться в нем навечно — в виде барабана, в который надлежало бить ежедневно (опять-таки, согласно его завещанию, хотя это условие никогда не будет соблюдаться), возвещая о начале трапез, или прибытии гостей, или о других важных событиях… Немыслимая порочность! — говорили люди, смеясь и поеживаясь. А ведь он, между прочим, находился в здравом уме, так что оправдания этому не было.
Если в барабан — Барабан-из-кожи прапрапрадеда Рафаэля — били как надо, он издавал четкий, звенящий, повелительный рокот, который магическим образом проникал в каждый уголок замка. Услышав его (с барабаном иногда забавлялись дети, рискуя получить серьезный нагоняй), Бельфлёры вздрагивали, а потом долго сидели, уставясь в пространство. Он здесь, думали члены семейства — все без исключения, даже самые ярые противники предрассудков, — старый Рафаэль, живой, как прежде.
Часто барабан не производил впечатления — поначалу. Потому что дети, демонстрируя его кузенам или друзьям, как правило, скрывали самую важную информацию о нем — что он сделан из человеческой кожи. Они рассказывали, что это настоящий барабан времен Гражданской войны, отлично сохранившийся, с латунными деталями и выцветшими красными бархатными ленточками, не слишком отличавшийся от подобных барабанов, которые гости могли видеть и в других местах. Держи, ты же не прочь постучать по нему, говорил тогда кто-нибудь из детей приятелю, протягивая палочки, — послушай, как он звучит!
Как-то один из мальчиков (а именно — Дейв Синк-фойл, а случилось всё за несколько дней до загадочной гибели сына Доунов) схватил палочки и, неловко зажав барабан между колен, словно оседлал лошадь, вдруг так лихо по нему застучал и стал хохотать и был настолько заворожен его звуком (судя по четкой дроби, у паренька был врожденный талант к игре на ударных), что просто не мог остановиться. Широко улыбаясь и посмеиваясь, порой ловя ртом воздух, он восседал на лестничной площадке и молотил палочками что есть мочи, а руки его двигались с такой скоростью, что сливались в единое пятно, лицо заливал пот, а глаза лихорадочно сверкали; мальчики Бельфлёры безуспешно уговаривали его уняться — они ведь и предположить не могли, что их кузен настолько увлечется этой штуковиной! Постепенно к лестничной площадке стали сходиться, зажимая себе уши, и другие обитатели замка — даже самые терпеливые из слуг и самые младшие дети, — но Дейв никак, никак не мог остановиться, пока наконец Альберт не вырвал у него из рук палочки, прокричав в испуге: «Бога ради, довольно!»
Уже после Дейву рассказали, что на самом деле барабан сделан из кожи прапрапрадеда Рафаэля — он, кстати, был прапрапрадедом и самого Дейва. Он уставился на ребят со слегка отвисшей челюстью и странной диковатой улыбкой, а потом, вытерев потное лицо, сказал, что догадался об этом — может, он слышал эту историю от родителей или находясь в замке, но нет, он был уверен, что сам догадался об этом, пока бил в барабан. Не о том, что он именно из кожи Рафаэля, конечно. А о том, что сделан он из человеческой кожи, более того — из кожи кого-то из Бельфлёров.
— Да, — сказал мальчик с неуверенным смешком. — Я и сам догадался. Это он заставил меня играть без остановки.
Многим было известно, что личный врач старого Рафаэля, прославленный Уистан Шилер, старался отговорить его от этой «барабанной блажи» (доктор Шилер сам придумал это выражение, возможно, в попытке как-то развеять власть безумной идеи над воспаленным мозгом больного), он обращал внимание на то, что экстравагантное желание Рафаэля, этот нелепый каприз, может напрочь затмить другие, куда более важные достижения его жизни. Он, в конце концов, построил замок Бельфлёров! В горах Чотоква просто не было ничего подобного — замок бедняги Ганса Дитриха не шел с ним ни в какое сравнение ни по великолепию, ни по размаху, а монстр в готическом стиле, сооруженный ниже по течению братом «зернового барона» Донохью, в лучшем случае смахивал на домик для рыбалки и охоты. Кроме того, Рафаэль был основателем — не так ли — Республиканской партии, во всяком случае, здесь, на севере, и создал свою «хмельную» империю буквально с нуля, выплачивая, в годы расцвета, недельное жалованье более чем тремстам рабочим… Всем было известно, что он жил с королевским размахом: гостями замка были судьи Верховного суда, в том числе, великий и ужасный Стивен Филд, пивной король Кили, сенаторы Клепмайстер и Фокс, сюда приезжали принц Уэльский с официальным визитом, госсекретарь Сьюард, военный министр Шофилд, генеральные прокуроры Спид, Стэнбери, Хоур, Тафт, Натан Гофф — после подачи в отставку с поста министра военно-морского флота и (правда, с совсем краткими визитами) Шайлер Колфакс, тогда еще вице-президент страны, Хэмилтон Фиш, сразу после скандальной «вирджинской» истории, и даже, лишь на полдня, заезжал Джеймс Гарфилд во время своей президентской кампании. Однажды в замке собирался провести выходные Честер Артур, но в последний момент был вынужден остаться в Вашингтоне в связи с болезнью своей супруги; Улисс Грант принял приглашение, но так и не появился; и, конечно, был еще загадочный «Авраам Линкольн», нашедший прибежище в замке Бельфлёров, где ему и суждено было прожить до конца своих дней.
(Доктор Шилер никогда не разговаривал с этим человеком, ибо Рафаэль старался никого не допускать к высокому гостю, но ему довелось несколько раз увидеть того довольно близко — и действительно, старик напоминал покойного президента. Осунувшийся, со впалыми щеками, меланхоличного вида, с печатью ума на лице и с бородой, похожей на ту, что носил бывший президент; только был он намного ниже ростом, так что, конечно, это был не Линкольн, да и не мог им быть; и почему Рафаэль так держался за эту блажь, а может, искренне верил в нее — доктор Шилер понять не мог. Возможно, в своем преждевременном слабоумии бедный старик так желал стать значительной политической фигурой, а потерпев неудачу на этом поприще, — считаться близким другом значительной политической фигуры, что выдумал себе собственного Авраама Линкольна?.. На своем, как оказалось, смертном одре Рафаэль «открылся» доктору: президент Соединенных Штатов был на грани отчаяния, даже самоубийства (почти раздавленный приступами паники, грузом вины и ужаса из-за гибели бессчетного количества сторонников Союза; оскорбленный недостойным поведением и спесью военного министра Кэмерона и в придачу вероломством Конгресса; павший духом из-за общей сумятицы в стране, даже в тех ее частях, где не велось масштабных сражений), сознавал (хотя в то время он никому в этом не признавался), что поступил дурно, неправедно, отправив в заключение так много гражданских лиц, в Индиане и не только, лишь по подозрению в сочувствии рабовладельцам, — и был уверен, что должен понести наказание. Поэтому при содействии Рафаэля Бельфлёра, которого впавший в уныние президент считал единомышленником, он придумал целый план: нанять актера, который «убьет» его у всех на глазах, после чего положить в гроб искусно изготовленную восковую фигуру и выставить на обозрение тысяч скорбящих, а самому, отдав дань смерти, укрыться в райских кущах Чотоквы в качестве постоянного гостя Рафаэля.
По утверждению Рафаэля, все прошло идеально, и Линкольн провел остаток лет в поместье почти в самозаточении; он бродил по лесам, глядя на озеро и горы, читал Платона, Плутарха, Гиббона, Шекспира, Филдинга и Стерна, а долгими зимними закованными в лед вечерами играл в шахматы и триктрак с хозяином замка, который и сам постепенно превращался в отшельника. Как раз вскоре после «убийства» Линкольна, как поведал Рафаэль доктору, он начал задумываться, как увековечить себя в смерти бескровным и все же незабываемым образом.)