Осел почти внезапно взревел, потащил мальчишку к дороге — Грушеед удержать своевольное животное не мог, бестолково хватался за веревку.
— Да что ж за скоты такие⁈ — возмутилась Лоуд. — Сейчас остановлю негодных.
— Оружие мое отыщите, — напомнил Укс. — Э, да разве вы способны.
За спиной уверенно вещал хиссиец Четверть-Мастерской: о копейщиках, мужестве и единстве очень умно говорил. Укс отыскал драгоценный тичон, к толпе, понятно, возвращаться не стал. По дороге подходили беженцы, у тела поверженной керы нарастал крик и шум, правда, беглецы поумнее головами сразу обходили сборище и без остановки двигались к перевалу.
Укс догнал своих. Осел успокоился, но был сердит, мальчишка выковыривал из уха спекшуюся кровь и давешнюю лепешку.
— Оглох, но не совсем, — объяснила Лоуд. — А меня, хозяин, не поверишь, сирены «шмондой» обозвали. И откуда знают⁈ Истинное чудо.
— В гору поднимемся, отстанут, — Укс глянул на парящих над дорогой певуний — почти и не разберешь чего хотят, твари сладкоголосые.
Сирены отстали, но приходилось спешить. На дороге было полно людей, шпионы все время кого-то обгоняли, но впереди еще кто-то брел, сзади тарахтели шустрые, непонятно откуда взявшиеся повозки. Как сказала пустоголовая, «этот неистребимый Хиссис теперь по всему мысу Конца Мира расползется». Идти, между тем, было тяжко. Мальчишка оглох на одно ухо и двигался неуверенно, оборотень ныла что «нормальные дарки плавать должны, а не ступни себе сбивать», осел еще держался, но смотрел с ненавистью. Сам десятник хромал, но хуже было со спиной — когти «почти бессмертной» керы, глубоко вспахали бок, раны не затягивались, там начало дергать. Укс прикладывал тряпку с проверенным морским компрессом, отгонял мух, но не помогало.
— Давай-ка мою припарку приложи, — великодушно предложила оборотень.
— Бабья моча целебнее?
— Ты меня с людишками не ровняй. Взвоешь, но поможет. А так свалишься к вечеру как ющец тупой.
Укс действительно взвыл — пропитанная тряпка пахла странно и слабо, но уж жгла как огнем: и бок, и ладонь. Десятник ругался, шагал, света белого не видя, оборотень поддакивала, хихикала, водой поила, благо ручьев в горах хватало. Спускаясь с перевала, сели передохнуть на камнях. Осел занялся травой, Лоуд, разворачивая немногочисленные припасы, поинтересовалась:
— Полегче, хозяин?
— До ребер, кажись, прожгло, — проскрипел зубами Укс.
— Так и надлежит. Заразу выжжет, остальное мигом затянется. Я вообще все целебная.
— Не ври, у тебя только Белоспинный истинно целебен…
К вечеру и вправду полегчало. Жгла бок спокойная боль, дерганье и начавшийся было жар исчезли. В сумерках шпионы столкнулись с какими-то наглыми подзаглотниками, коим приглянулся осел. Укс заколол двоих — боль тому не мешала. Лоуд упустила одного порезанного, зато длинноногого юнца зарезала неспешно и обстоятельно, как давно не удосуживалась — суетный Хиссис остался далеко и следовало возвращаться к нормальной оборотничьей жизни. Укс полагал, что мальчишке видеть, как сумасшедшая шмонда пытается на кончик ножа человеческую душу уловить, вовсе не обязательно, но куда ж его денешь? Да и попривыкли малец с ослом к взрослой жизни.
От бандитов оказался унаследован узел с одеждой и два мешка с едой: в одном фасоль, почему-то перемешанная с кукурузой, в другом мука.
— Все не утащить, — сказала Лоуд, расшвыривая трофейные тряпки и выбирая себе рубашку получше. — Смотри, и шелк есть.
— Мне и сопляку найди что покрепче и без шелка, — приказал Укс. — Остальное бросим. И свое бросим.
Оборотень замерла:
— Как⁈
— Ослу тяжело, да и не скрыть нам бочонки в Мельчанке. Унюхают — порвут нас.
— Ладно, бросим. И что дальше, а, хозяин?
— А что дальше, целебница? Месяцем раньше, месяцем позже…
— Там на полгода хватит. Может и дольше.
— Потом?
— Потом можно в Сюмболо вернуться. Или еще что придумать.
— Думай. Нэк здесь закопаем, с собой фляги возьмем. Как раз трофейных прибавилось. А ты всегда можешь передумать, повернуть, отрыть сокровище. Я не вернусь. Твой клад, не сомневайся. Мы с ослом не претендуем.
— Я вот не пойму: это ты Логоса-созидателя в зад баришь или он тебя? — злобно проворчала оборотень. — Грушеед, ющец одноухий, чего расселся⁈ Бери топор, копать будем.
Лоуд, ругаясь, складывала фляги в заветный, еще сюмбольский мешок с удобной лямкой. Уложила бережно завернутые побрякушки: корону мятую, прочую ерунду.
— Ты бы лучше еще одну бутыль взяла, — усмехнулся Укс.