Тем временем, в гавани на западной стороне фьорда тоже зашевелились. Два корабля под конунговым знаком неспешно опустили лапы-весла в воду и направились ко входу в залив. Теперь уж точно ни одна лодчонка не сможет выскользнуть из Хандельсби. Здесь вам не Бриттланд с пустынными пологими берегами, по горам корабль на плечах не выволочешь!
Хевдинг глянул на это, вздохнул и махнул своим парням, те опустили оружие, и я тоже убрал нож.
— Сам видишь, мы старались, — обратился хускарл к кому-то на корме. — Знать, судьба у тебя такая, придется ответить за блуд. Да и ты не серчай, — сказал он мне, — мы всего лишь хотели разжиться серебром перед зимой. Меня кличут…
— Кто тебя нанял? Уж не сарап ли?
На драккарах и карви особо не спрячешься, но человек на корме замотался в плащ, накинул широкий худ и опустил голову, так что лица не разглядеть.
— Сарап, — рассмеялся хёвдинг. — Слюбился с чужой женой, да муж узнал, вот и решил сбежать из города. Не поверишь, пять марок серебра пообещал за то, что отвезу его в Мессенбю.
— Врёт он, — улыбнулся я. — Его сородичи Бриттланд захватили, потому конунг приказал всех сарапов к нему привести.
Хёвдинг, мужик с белесыми ресницами и белыми бровями, похлопал глазами, а потом спохватился:
— К причалу! Живо! А ты, жрец, сиди смирно.
Сидевший на корме человек неторопливо откинул худ, показав широкое темное лицо с короткой черной бородой. Хирдманы теперь наставили оружие уже на него.
— Не балуй! — хрипло сказал ближайший к нему карл на третьей руне.
От сарапа несло восьмой руной, и он мог вырезать всех на этом корабле. Кроме меня, конечно. Хотя если он такой же умелец, как Гачай, тогда вместе со мной. А я еще и без оружия, как распоследний дурень. И о чем я думал, когда бежал к фьорду? Что жрецы, завидев Кая Безумца, испугаются и сдадутся в плен?
— Деваться тебе всяко некуда. К морю уже не выйти ни на корабле, ни вплавь. В городе тебя тоже не пропустят. Лучше отдай оружие. Может, конунг захочет тебя выменять на бриттландцев? Или за выкуп отпустит, — сказал я, хотя был уверен, что ни один сарап не уйдет с Северных островов живым.
Он сидел неподвижно, только черные глаза навыкате метались из стороны в стороны, выискивая путь к спасению.
Я толкнул локтем хёвдинга и кивнул на причал. Только тогда хирдманы зашевелились и, пересев лицом к сарапу, в несколько гребков доставили корабль обратно. На берегу ждали конунговы дружинники, которые быстренько скрутили иноземного жреца и поволокли его к Рагнвальду. Значит, сюда уже дошла весть.
Бежать к храму, наверное, поздно, но я все же пошел к ближайшему дому с желтым шаром на крыше. Перед ним уже собрались люди и, к моему удивлению, кое-кто встал на сторону солнечных.
Возле двери сидел мужчина-сарап с окровавленной головой, левой рукой он держался за бронзовый круг, висящий на его шее, а правой водил перед собой, словно бы отгораживаясь от зла. Его защищал худой криволицый норд, вставший перед нападающими.
— Тьма заполонила ваши души! — кричал он. — Вы не различаете ни добра, ни зла! Угг, зачем ты швырнул камень в кахи́ма(1)? Разве он оскорблял тебя? Вредил? Проклинал?
Рослый мужчина, по-видимому, тот самый Угг, пожал широкими плечами:
— Нам чужие боги не надобны. Пусть у себя молятся кому хотят, а у нас свои боги.
— Убить его! — выкрикнула какая-то женщина. — Они же драугров пробудили!
— Да! Отрубите ему руки! Иначе он и тут мертвых оживит! — подхватила другая.
— Всё крутит и крутит!
— Убить сарапа!
— Все беды из-за них!
— Боги гневаются!
Если бы у крикунов силенок было побольше, уже б давно заломали или прибили. А так только лаяли, и то лишь когда услыхали, что иноземцы в немилость к конунгу попали.
Я усмехнулся, растолкал толпу и сказал:
— Ящерица, отдай сарапа. Его не убьют, а отведут к конунгу.
Бывший ульвер хмуро глянул на меня. Кривое лицо, будто стянутое на одну сторону, усохло и постарело с последней встречи. Тогда он отказался принести жертву Нарлу-корабелу, отвернулся от хирда и ушел. Принес ли Бог-Солнце радость в его жизнь? Или хотя бы смысл?
— Конунг позволил строить сольхусы в Хандельсби, — ответил Ящерица. — И кахим не нарушил ни одного закона. Он не убивал, не воровал, не приставал к женщинам. В чем его вина?