Динни расхохоталась.
- Неужели такие бывали?
- Еще бы, дорогая! Ценнейшие ребята! Что бы мы делали без их умения прятать концы в воду, без их выдержки и разговоров? Нет, кто сам этого т видел, тот в это не поверит. И вот такие выиграли войну. У Саксендена особенно большие заслуги. Он все время выполнял чрезвычайно полезную функцию.
- Какую же?
- Был на виду. Больше чем кто-либо другой, судя по тому, что он о себе рассказывает; помимо этого, он отличный яхтсмен, великолепно сложен и умеет это показать.
- Заранее предвкушаю встречу с ним.
- О встрече с людьми, подобными Бантаму, приятнее вспоминать, вздохнул сэр Лоренс. - Останешься ночевать, Динни, или поедешь домой?
- Сегодня придется вернуться. Поезд отходит в восемь с Пэддингтонского вокзала.
- В таком случае пройдемся по парку, на вокзале закусим, а потом я посажу тебя в поезд.
- О, не беспокойтесь из-за меня, дядя Лоренс!
- Отпустить тебя одну в парк и не воспользоваться случаем попасть под арест за прогулку с юной особой? Ни за что! Мы даже можем посидеть там и попытать счастья. У тебя как раз такой тип, из-за которого старички нарываются на неприятности. В тебе есть что-то боттичеллиевское, Динни. Идем.
Наступил вечер, - в сентябре около семи часов уже смеркается, - когда они, ступая по увядшей траве, вошли под платаны Хайд-парка.
- Слишком рано, - заметил сэр Лоренс. - Дневной свет нас спасает. Нарушение приличий принимается во внимание только с восьми. Сомневаюсь, стоит ли нам сидеть, Динни. А ты сумеешь распознать агента в штатском? Это совершенно необходимо. Прежде всего на нем котелок - чтобы кто-нибудь не стукнул по голове чересчур неожиданно. В уголовных романах эта штука всегда сваливается. Далее, он старается как можно меньше походить на агента. Рот энергичный - им в полиции бесплатно вставляют зубы. Глаза опушены, если, конечно, не вылуплены на тебя. Главная примета - равномерно опирается на обе ноги и держится так, словно проглотил линейку. Ботинки, разумеется, общепринятого фасона.
Динни заворковала:
- Я знаю, что мы можем сделать, дядя Лоренс. Инсценировать приставание! У Пэддингтонских ворот всегда стоит полисмен. Я немножко обгоню вас, а когда вы подойдете, начну к вам приставать. Что я должна говорить?
Сэр Лоренс наморщил лоб:
- Насколько мне помнится, что-нибудь вроде: "Как живем, котик? Свободен вечером?"
- Итак, я подхожу и выпускаю всю обойму под носом у полисмена.
- Он раскусит, в чем дело, Динни.
- Идем на попятный?
- Видишь ли, уже так давно никто не принимает всерьез моих предложений. Кроме того, "жизнь прекрасна, жизнь чудесна, не в тюрьме ж ее кончать".
- Дядя, я разочаровываюсь в вас.
- Я к этому привык, дорогая. Подожди, вот станешь серьезной и почтенной дамой и тоже будешь постоянно разочаровывать молодежь.
- Но только подумайте, сколько дней подряд газеты посвящали бы нам целые полосы: "Инцидент с приставанием у Пэддингтонских ворот. Ложные ссылки на дядю". Неужели вы не жаждете оказаться лжедядей и оттеснить европейские события на последнюю страницу? Наделать хлопот полиции? Дядя, это малодушие!
- Soit! [3] - заметил сэр Лоренс. - Один дядя в полиции за день этого вполне довольно. Ты опаснее, чем я предполагал, Динни.
- Нет, правда, за что арестовывать этих девушек? Это все остатки прошлого, когда женщина была зависима.
- Полностью разделяю твою точку зрения, Динни, но что поделаешь, - в вопросах нравственности мы все еще пуритане, да и полиции надо чем-то заниматься. Численность ее уменьшить нельзя, иначе возрастет безработица. А бездействующая полиция - угроза для кухарок.
- Когда вы станете серьезным, дядя?
- Никогда, дорогая! Что бы нам ни уготовила жизнь - никогда. Впрочем, предвижу время, когда вместо нынешней единой библейской морали введут варианты для мужчин и для женщин. "Сударыня, хотите пройтись?" - "Сэр, желательно ли вам мое общество?" Это будет век если уж не золотой, то по крайней мере позолоченный. Ну, вот и Пэддингтонские ворота. И у тебя хватило бы духу обмануть этого почтенного блюстителя порядка? Идем на ту сторону.
- Твоя тетка, - продолжал сэр Лоренс, когда они вошли в Пэддингтонский вокзал, - сегодня уже не встанет. Поэтому я пообедаю с тобой в буфете. Выпьем по бокалу шампанского. Что касается остального, то, насколько я знаком с нашими вокзалами, мы получим суп из бычьих хвостов, треску, ростбиф, овощи, жареный картофель и сливовый пирог - все очень добротные блюда, хотя чуточку слишком английские.
- Дядя Лоренс, - спросила Динни, когда они дошли до ростбифа, - что вы думаете об американцах?
- Динни, ни один патриот не скажет тебе по этому поводу "правду, одну правду, только правду". Впрочем, американцев, как и англичан, следует разделять на две категории. Есть американцы и американцы. Иными словами - симпатичные и несимпатичные.
- Почему мы с ними не ладим?
- Вопрос нетрудный. Несимпатичные англичане не ладят с ними потому, что у них больше денег, чем у нас. Симпатичные англичане не ладят с ними потому, что американцы обидчивы и тон их режет английское ухо. Или скажем по-другому: несимпатичные американцы не ладят с англичанами потому, что тон англичан режет им ухо; симпатичные - потому, что мы обидчивы и высокомерны.
- Не кажется ли вам, что они слишком уж стараются все делать посвоему?
- Так поступаем и мы. Не в этом суть. Образ жизни - вот что нас разделяет. Образ жизни и язык.
- Язык?
- Мы пользуемся языком, который когда-то был общим, но теперь это фикция. Следует ожидать, что развитие американского жаргона скоро заставит каждую из сторон изучать язык другой.
- Но мы же всегда говорим об общем языке как о связующем звене.
- Откуда у тебя такой интерес к американцам?
- В понедельник я встречаюсь с профессором Халлорсеном.
- С этой боливийской глыбой? Тогда, Динни, прими мой совет: соглашайся с ним во всем и сможешь с ним делать все что захочешь. Если начнешь спорить, не добьешься ничего.
- О, я постараюсь сдерживаться.
- Словом, держись левой стороны и не толкайся. А теперь, если ты кончила, дорогая, нам пора: без пяти восемь.
Сэр Лоренс посадил ее в вагон и снабдил вечерней газетой. Когда поезд тронулся, дважды повторил:
- Смотри на него боттичеллиевским взглядом, Динни! Смотри на него боттичеллиевским взглядом.
VII
В понедельник вечером, приближаясь к Челси, Эдриен размышлял об этом районе, который теперь так сильно изменился. Он помнил, что даже в поздневикторианское время местные жители чем-то напоминали троглодитов. Все они были немножко пришибленные, хотя и среди них попадались типы, достойные внимания историка. Прачки, художники, питающие надежду уплатить за квартиру, писатели, существующие на шесть-семь пенсов в день, леди, готовые раздеться за шиллинг в час, супружеские пары, созревшие для бракоразводного процесса, любители промочить глотку и поклонники Тернера, Карлейля, Россетти Уистлера соседствовали там с грешными мытарями, хотя в Челси, как и всюду, преобладали те, кто четыре раза в неделю ест баранину. Чем дальше линия домов отступала от реки, приближаясь к дворцу, тем все респектабельней они становились, пока наконец, достигнув неугомонной Кингз-род, не превращались в бастионы искусства и моды.
Домик, который снимала Диана, находился на Оукли-стрит. Эдриен помнил те времена, когда это здание не отличалось никакими индивидуальными особенностями и было населено семейством пожирателей баранины. Однако за шесть лет пребывания в нем Дианы дом стал одним из самых уютных гнездышек Лондона. Эдриен знал всех разбросанных по высшему свету красавиц-сестер Монтжой, но самой молодой, красивой, изящной и остроумной среди них была, конечно, Диана, одна из тех женщин, которые, обладая более чем скромными средствами и безупречной репутацией, умеют тем не менее окружать себя такой элегантностью, что возбуждают всеобщую зависть. Все в доме - от двух ее детей до овчарки-колли (одной из немногих оставшихся в Лондоне), старинных клавикордов, кровати с пологом, бристольских зеркал, обивки мебели и ковров - дышало вкусом и успокаивало глаз. Такое же спокойствие навевал и весь облик Дианы: превосходно сохранившаяся фигура, ясные и живые черные глаза, удлиненное лицо цвета слоновой кости, привычка отчетливо выговаривать слова. Эта привычка была свойственна всем сестрам Монтжой, унаследовавшим ее от матери, урожеанки Горной Шотландии, и за последние тридцать лет, без сомнения, оказана значительное влияние на выговор высшего общества: из глотающего "г" мяуканья он превратился в гораздо более приятное произношение с подчеркнуто выделенными "р" и "л".