- И что же. Кон?
- Вся штука в том, придадут ли этому значение военные власти. Они могут предложить ему выйти в отставку, а это для него конец. Лучше уж пусть сам подаст. Он должен явиться на медицинскую комиссию первого октября. Сумеем ли мы до тех пор нажать, где нужно, но так, чтобы он ничего не знал? Мальчик слишком горд. Я мог бы съездить к Топшему, а ты созвониться с Фоленби. Как ты считаешь?
Леди Черрел сделала гримасу.
- Знаю, - прибавил генерал, - это противно. Саксенден - вот был бы настоящий ход. Но как к нему пробиться?
- Может быть, Динни что-нибудь придумает?
- Динни? Ну что ж! Ума у нее, кажется, больше, чем у всех нас, кроме тебя, дорогая.
- У меня, - возразила леди Черрел, - его и вовсе нет.
- Какой вздор! Ага, вот и она.
Динни подала генералу стакан с пенистой жидкостью.
- Динни, я говорил маме, что нужно потолковать о Хьюберте с лордом Саксенденом. Не придумаешь ли, как до него добраться?
- Через кого-нибудь из деревенских соседей, папа. Есть же у него такие.
- Его имение граничит с поместьем Уилфрида Бентуорта.
- Вот и нашли. Будем действовать через дядю Хилери и дядю Лоренса.
- Каким образом?
- Уилфрид Бентуорт - председатель комитета по перестройке трущоб, созданного дядей Хилери. Немножко здоровой семейственности, а, дорогой?
- Гм! Хилери и Лоренс приезжали в Портминстер... Жаль, что не подумал об этом.
- Поговорить мне с ними вместо тебя, папа?
- О, если бы ты взяла это на себя!.. Видит бог, терпеть не могу устраивать собственные дела.
- Конечно, возьму. Это ведь женское дело, правда?
Генерал недоверчиво взглянул на дочь: он никогда не был до конца уверен, говорит она серьезно или шутит.
- А вот и Хьюберт, - торопливо объявила Динни.
III
Действительно, по истертым серым плитам каменной террасы, с охотничьим ружьем и в сопровождении спаниеля шел Хьюберт. Черрел, стройный худощавый молодой человек выше среднего роста, с некрупной головой и лицом, на котором пролегли не по возрасту многочисленные морщины. Коротко подстриженные темные усики, тонкие нервные губы, виски, уже тронутые сединой, смуглые худые щеки, довольно широкие скулы, живые блестящие карие глаза, широко посаженные под изломом бровей над тонким прямым носом, Хьюберт был вылитый отец в молодости. Человек действия, обреченный на праздные раздумья, всегда чувствует себя несчастным. С тех пор как бывший начальник Хьюберта обвинил его в недостойном поведении, молодой человек все время нервничал, так как был убежден, что действовал правильно, или, вернее, соответственно обстоятельствам. А поскольку ни воспитание, ни характер не позволяли ему публично выступить с самооправданием, он нервничал еще больше. Солдат по призванию, а не по воле случая, он видел, что его карьера под угрозой, что его репутация офицера и джентльмена опорочена, и был лишен возможности ответить ударом на удар тем, кто его порочил.
Ему казалось, что голова его, как у боксера, зажата рукой противника и каждый может по ней щелкнуть, - самое отвратительное ощущение для самолюбивого человека.
Хьюберт вошел через балконную дверь, оставив на террасе ружье и собаку и чувствуя, что за минуту до этого в гостиной говорили о нем. Такие сцены повторялись теперь постоянно, потому что в семье Черрелов огорчения одного немедленно становились общими. Приняв из рук матери чашку чая, Хьюберт рассказал, что лес сильно поредел и птицы стали очень осторожны. Затем наступило молчание.
- Пойду просмотрю почту, - бросил генерал, вставая. Жена вышла вслед за ним.
Оставшись наедине с братом, Динни собралась с духом и выпалила:
- Хьюберт, ты обязан что-то предпринять.
- Оставь, девочка. История, конечно, мерзкая, но сделать ничего нельзя.
- Почему ты не хочешь опубликовать отчет о том, что случилось? Ведь ты же вел там дневник. Я все отпечатаю, а Майкл найдет тебе издателя. У него есть знакомства в этих кругах. Мы просто не имеем права сидеть сложа руки.
- Выставлять свои переживания напоказ? Да мне даже подумать об этом противно! А другого выхода нет.
Динни нахмурилась:
- А мне противно смотреть, как этот янки сваливает на тебя свою вину.
Как офицер британской армии, ты обязан дать ему отпор.
- При чем здесь армия? Я поехал с ним как штатское лицо.
- Почему бы тогда не опубликовать дневник целиком?
- Это только ухудшит дело. Ты ведь его не читала.
- Можно кое-что вычеркнуть, кое-что подчистить и печатать. Знаешь, папа того же мнения.
- Ты бы лучше сперва прочитала эту штуку. Там куча всякого жалкого вздора. Когда человек остается вот так, один, он распускается.
- А кто тебе мешает выбросить все лишнее?
- Добрая ты душа, Динни!
Динни погладила брата по руке:
- Что за человек этот Халлорсен?
- Надо отдать ему должное - у него масса достоинств: смел, вынослив, нервы железные. Но дорого ему только одно - он сам, Халлорсен. Плохо переносит неудачи. Поэтому, когда они случаются, виноваты в них всегда другие. Он утверждает, что экспедиция провалилась из-за отсутствия транспорта. А транспортом ведал я, хотя, брось он там вместо меня самого архангела Гавриила, и тот не сумел бы ничего сделать. Халлорсен допустил просчет, а сознаться в нем не желает. Все это ты найдешь в моем дневнике.
- Ты уже видел? - Динни достала газетную вырезку и прочла:
"Мы надеемся, что капитан Черрел, кавалер ордена "За боевые заслуги", примет меры, чтобы снять с себя обвинения, выдвинутые против него профессором Халлорсеном в книге об экспедиции в Боливию, провал которой автор объясняет отказом капитана Черрела поддержать его в критический момент". Видишь, травля уже начинается.
- Где это напечатано?
- В "Ивнинг сан".
- Меры! - с горечью произнес Хьюберт. - Какие там еще меры! На что, кроме честного слова, я могу сослаться? Бросив меня одного с этими даго, он позаботился, чтобы свидетелей не было.
- Значит, остается одно: дневник.
- Я дам тебе эту проклятую штуку.
Ночью Динни сидела у окна и читала "эту проклятую штуку". Полная луна плыла между вязами. Кругом царило гробовое молчание. Только бубенчик позвякивал на холме в овчарне, только цветок магнолии, распускаясь, заглядывал в окно. Все казалось таким неземным, что Динни по временам отрывалась от чтения и устремляла взгляд наружу, в фантастический мир. Полная луна десятки тысяч раз вот так же проплывала над этим куском земли, с тех пор как он достался ее предкам. Чувство покоя и безопасности, всегда охватывающее человека в таком старом доме, лишь усугубляло одинокую боль и тоску, которыми дышали прочитанные девушкой страницы. Жестокие слова о жестоких вещах - один белый среди дикарейметисов, единственный друг животных среди заморенных мулов и людей, не знающих жалости. За окном простирался холодный, безмятежный и прекрасный мир, а Динни с пылающими щеками читала и чувствовала себя несчастной.
"Эта грязная гадина Кастро снова колет мулов своим чертовым ножом. Несчастные животные тощи как жерди и окончательно выбились из сил. Предупредил его в последний раз. Если опять примется за свое, отведает плетей... Ночью трясла лихорадка".
"Утром как следует всыпал Кастро - дал дюжину. Посмотрим, не уймется ли теперь. Не могу сладить с негодяями: в них нет ничего человеческого. Ох, хоть бы на денек очутиться в Кондафорде, поездить верхом, забыть об этих болотах и несчастных, похожих на скелеты мулах!.."
"Пришлось отстегать еще одного мерзавца, будь они все прокляты. Обращаются с животными просто по-зверски... Опять был приступ..."
"Теперь хлопот не оберешься: сегодня утром вспыхнул бунт. Они накинулись на меня. К счастью, Мануэль успел предупредить, - он славный парень. Кастро чуть не перерезал мне глотку и сильно поранил левую руку. Я собственноручно пристрелил его. Может быть, хоть теперь заставлю их повиноваться. От Халлорсена - ничего. Сколько, по его мнению, я еще могу продержаться в этом болотном аду? Рана здорово дает себя знать..."
"Итак, произошло самое страшное: ночью, пока я спал, эти дьяволы увели мулов и удрали. Остались только Мануэль и еще два парня. Мы долго гнались за беглецами, наткнулись на трупы двух мулов, - и это все. С таким же успехом можно искать звезду на Млечном Пути. Вернулись в лагерь полумертвые от усталости. Выберемся ли мы живыми - один бог знает. Очень болит рука. Только бы не заражение крови..."