«Все зло в этой девчонке, — размышлял он. — Ирэн сама никогда бы до этого не додумалась». Джемс был человек с богатым воображением.
Его размышления прервал голос Суизина.
— Я заплатил за неё четыреста фунтов, — говорил он. — Это настоящее произведение искусства.
— Четыреста фунтов! Уйма денег! — отозвался Николас.
Вещь, о которой шла речь, — замысловатая скульптурная группа итальянского мрамора, поставленная на высокий постамент (тоже из мрамора), — распространяла в комнате атмосферу утончённой культуры. Затейливой работы нижние фигурки обнажённых женщин в количестве шести штук указывали на центральную, тоже обнажённую и тоже женскую, фигуру, которая в свою очередь указывала на себя; все в целом создавало у зрителя весьма приятную уверенность в исключительной ценности этой неизвестной особы. Тётя Джули, весь вечер сидевшая напротив неё, прилагала большие усилия, чтобы не смотреть в том направлении.
Заговорил старый Джолион; он и начал весь спор.
— Четыреста фунтов! Ты заплатил за это четыреста фунтов?
Тут Суизин во второй раз за вечер осторожно повёл головой, ощущая при этом, как острые уголки воротничка впиваются ему в шею.
— Четыре сотни фунтов английскими деньгами, ни фартингом меньше. И не раскаиваюсь. Это не наша работа, это современная итальянская скульптура!
Сомс улыбнулся уголками губ и взглянул на Босини. Архитектор усмехался, плавая в облаках папиросного дыма. Вот теперь действительно в нём есть что-то пиратское.
— Сложная работа! — поторопился сказать Джемс, на которого размеры группы произвели большое впечатление. — Хорошо пошла бы у Джонсона.
— Этот итальяшка, который её сделал, — продолжал Суизин, — запросил с меня пятьсот фунтов — я дал четыреста. А вещь стоит все восемьсот. У бедняги был такой вид, будто он умирает с голоду!
— А! — откликнулся вдруг Николас. — Все эти артисты такие жалкие, просто не понимаю, как они живут. Например, этот Флажолетти, которого Фэнни и девочки постоянно приглашают поиграть; дай бог, чтобы он зарабатывал сотню в год!
Джемс покачал головой.
— Да-а! — сказал он. — Я понятия не имею, на что они живут!
Старый Джолион встал и, не вынимая сигары изо рта, подошёл к группе, чтобы как следует рассмотреть её.
— Двухсот бы не дал! — заявил он наконец.
Сомс посмотрел на отца и Николаса, испуганно переглянувшихся, и на сидевшего рядом с Суизином Босини, все ещё окутанного дымом.
«Интересно бы узнать его мнение», — подумал Сомс, прекрасно знавший, что группа эта безнадёжно vieux jeu[22], безнадёжно устарела, по крайней мере на целое поколение. У Джобсона[23] такие вещи уже давно не идут.
Наконец раздался ответ Суизина:
— Ты ничего не смыслишь в скульптуре. Твоё дело картины — и только!
Старый Джолион вернулся на место, попыхивая сигарой Он, конечно, не станет затевать спор с этим тупоголовым Суизином, упрямым как осел, не умеющим отличить статую от соломенной шляпы.
— Гипс! — вот все, что он сказал.
Долгое время Суизин просто не мог открыть рот; он стукнул кулаком по столу.
— Гипс! Поищи-ка у себя в доме хоть что-нибудь подобное этой вещи!
И в его словах снова послышалась клокочущая ярость первобытных поколений.
Спас положение Джемс.
— Ну, а вы что скажете, мистер Босини? Вы архитектор, вам ведь полагается знать толк во всяких статуях и тому подобных вещах!
Взоры всех обратились на архитектора; все ждали ответа Босини, насторожённо и недоверчиво поглядывая на него.
И Сомс, в первый раз вмешавшись в разговор, спросил:
— В самом деле, Босини, что вы скажете?
Босини спокойно ответил: