Больше говорить было не о чём, но по дороге на станцию Сомс спросил:
— Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн?
— Да.
В этом резком ответе ясно послышалось: «Если вам хочется поговорить о ней, найдите себе другого собеседника!»
И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась в нём ещё сильнее.
Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил:
— Когда вы думаете кончить?
— К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку.
Сомс кивнул.
— Но вы, конечно, сами понимаете, — сказал он, — что дом обходится мне гораздо дороже, чем я рассчитывал. Не мешает вам также знать, что я мог бы отказаться от постройки, но не в моих правилах бросать начатое дело!
Босини промолчал. И Сомс покосился на него с выражением какой-то собачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утончённость и высокомерную выдержку денди, квадратная челюсть и линия рта придавали ему сходство с бульдогом.
Когда в тот же вечер Джун приехала к семи часам на Монпелье-сквер, горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной, миссис Сомс одевается и сейчас сойдёт. Она доложит ей, что мисс Джун приехала.
Но Джун остановила её.
— Ничего, Билсон, — сказала она. — Я пройду в комнаты. Не торопите миссис Сомс.
Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в гостиную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню.
Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в серебряной раме, висевшим над дубовым сундучком, — стройная, горделивая фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос.
Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини врасплох. В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий.
Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате, а где-то совсем близко:
— Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени!
Голос Ирэн ответил:
— А за обедом?
— Как можно говорить, когда…
Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она прошла через всю комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик. Запах азалий шёл оттуда, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, стояли её жених и Ирэн.
Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими гневом глазами девушка смотрела на них.
— Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом.
Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх азалий. Это не был взгляд кокетки — нет, Джун уловила в нём нечто худшее для себя: так могла смотреть только женщина, боявшаяся сказать своим взглядом слишком много.
— Я обещала поехать кататься с дядей…
— С тем толстым? Пусть привезёт вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять миль — и лошади его промнутся.
— Бедный дядя Суизин!
Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головокружение.
— Приезжайте! Я прошу вас!
— Зачем?
— Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне.
Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это затрепетали цветы:
— Я и хочу помочь!
Джун шагнула в открытую дверь.
— Как здесь душно! — сказала она. — Я задыхаюсь от этого запаха!
Её глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо.
— Вы говорили о доме? Я его ещё не видела, давайте поедем в воскресенье!
Румянец сбежал с лица Ирэн.
— В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, — ответила она.
— С дядей Суизином! Вот ещё. Его можно отставить!
— Нет, это не в моих привычках!
Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса.
— Ну что ж, все ждут обеда, — сказала Ирэн, со странной улыбкой переводя взгляд с одного лица на другое, — а обед ждёт нас.
II. ПРАЗДНИК ДЖУН
Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини — напротив Сомса.
В молчании был съеден суп — прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу. В молчании разложили её по тарелкам.
Босини отважился:
— Сегодня первый весенний день.
Ирэн тихо отозвалась:
— Да, первый весенний день.
— Какая это весна! — сказала Джун. — Дышать нечем!
Никто не возразил ей.