По недостроенному дому не спеша ходили люди, слышалось то постукивание молотка, то грохот железа или звон пилы, то тачка катилась по деревянному настилу; собака десятника, привязанная к дубовой балке, время от времени начинала тихо скулить, выводя голосом нотки, напоминавшие пение закипающей в чайнике воды.
Только что вставленные и замазанные мелом стекла смотрели на Джемса, как глаза слепого пса.
Звуки стройки поднимались к сероватому небу, сливаясь в хор, нестройный и унылый. Но дрозды, искавшие червей в только что разрытой земле, молчали.
Джемс пробрался между кучами гравия — к дому уже прокладывалась дорога — и подошёл к подъезду. Здесь он остановился и поднял глаза. С этого места не так уж много можно было увидеть, и это немногое Джемс сразу же окинул взором; но в таком положении он простоял не одну минуту, и кто знает, какие мысли бродили у него в голове.
Светло-голубые глаза Джемса, смотревшие из-под седых, похожих на маленькие рожки бровей, не двигались; выдававшаяся вперёд длинная верхняя губа, обрамлённая пышными седыми бакенбардами, дрогнула раз-другой; глядя на сосредоточенное выражение его лица, нетрудно было догадаться, от кого Сомс унаследовал свой угрюмый вид. Джемс словно повторял про себя: «Да, сложная штука — жизнь!»
В таком положении застал его Босини.
Джемс перевёл взгляд с заоблачных высот на лицо Босини, который посматривал на него с насмешливо-презрительным видом.
— Здравствуйте, мистер Форсайт! Приехали убедиться собственными глазами?
Как мы уже знаем, Джемс именно за этим и приехал, и ему сразу стало не по себе. Тем не менее он протянул руку и сказал: «Здравствуйте!» — не глядя на Босини.
Босини с насмешливой улыбкой пропустил его вперёд.
Эта любезность заставила Джемса насторожиться.
— Давайте сначала обойдём кругом, — сказал он, — посмотрим, что у вас тут происходит!
Терраса, выложенная тёсаным камнем, с бордюром в три-четыре дюйма высотой, огибала дом с юго-востока и юго-запада, спускаясь по краям к свежевзрыхленной земле, приготовленной под газон. Джемс пошёл вдоль террасы.
— Во сколько же все это обошлось? — осведомился он, увидев, что терраса заворачивает за угол дома.
— Как вы думаете? — спросил Босини.
— Понятия не имею! — ответил Джемс, слегка озадаченный. — Фунтов двести-триста, наверно!
— Совершенно правильно!
Джемс испытующе взглянул на архитектора, но тот даже глазом не моргнул, и Джемс решил, что не расслышал ответа.
У входа в сад он остановился и посмотрел на открывавшийся перед ним вид.
— Это надо срубить, — сказал он, показывая на старый дуб.
— Вот как? Вам кажется, что за свои деньги вы недостаточно пользуетесь видом из-за этого дерева?
Джемс снова недоверчиво посмотрел на Босини — странный подход к вещам у этого молодого человека.
— Не понимаю, — сказал он растерянным, взволнованным голосом, — зачем вам понадобилось это дерево.
— Завтра же оно будет срублено, — сказал Босини.
Джемс испугался.
— Не вздумайте сказать, что это я велел срубить. Я тут совершенно ни при чём!
— Да?
Джемс взволнованно продолжал:
— При чём здесь я? Какое это имеет ко мне отношение? Делайте все под свою ответственность.
— Вы позволите сослаться на вас?
Джемс окончательно перепугался.
— Не понимаю, зачем вам понадобилось ссылаться на меня, — пробормотал он, — и вообще оставьте дерево в покое. Это не ваше дерево!
Он вынул шёлковый носовой платок и вытер лоб. Они вошли в дом. Внутренний двор поразил Джемса не меньше, чем Суизина.
— Вы, должно быть, всадили сюда уйму денег, — сказал он после долгого созерцания колонн и галереи. — Во что, например, обошлись эти колонны?
— Не могу вам точно сказать, — задумчиво ответил Босини, — но действительно сюда всажена уйма денег!
— Ну ещё бы, — сказал Джемс. — Ещё бы…
Он поймал на себе взгляд архитектора и осёкся. И в дальнейшем, собираясь спросить, сколько стоила та или другая вещь, Джемс каждый раз старался подавить своё любопытство.
Босини, по-видимому, решил показать ему все, и, будь Джемс менее наблюдательным, архитектор обвёл бы его вокруг дома во второй раз. Кроме того, Босини проявлял такую готовность отвечать на любые вопросы, что Джемс всё время был настороже. Он начал уже уставать от прогулки, ибо, несмотря на то, что поджарое тело его отличалось выносливостью, всё-таки семьдесят пять лет давали себя чувствовать.