Он протянул руку щеголеватому, чисто выбритому человеку с почти голым черепом, длинным кривым носом, полными губами и холодным взглядом серых глаз, смотревших из-под прямых бровей.
— А, Ник, — пробормотал он, — как поживаешь?
Николас Форсайт, подвижной, как птица, и похожий на развитого не по летам школьника (совершенно законным путем он нажил солидный капитал, будучи директором нескольких компаний), вложил в холодную ладонь Джемса кончики своих еще более холодных пальцев и быстро отдернул их.
— Скверно, — с надутым видом сказал он, — последнюю неделю чувствую себя очень скверно; не сплю по ночам. Доктор никак не разберет, в чем дело. Неглупый малый — иначе я не стал бы с ним возиться, — но, кроме счетов, я от него ничего не вижу.
— Доктора! — с раздражением сказал Джемс. — У меня в доме перебывали все, какие только есть в Лондоне. А проку от них? Наговорят вам с три короба, и только. Вот, например, Суизин. Помогли они ему? Полюбуйтесь, он стал еще толще — настоящая туша. Помогли они ему сбавить вес? Посмотрите на него!
Суизин Форсайт, огромный, широкоплечий, подошел к ним горделивой походкой, выставив вперед высокую, как у зобастого голубя, грудь во всем великолепии ярких жилетов.
— Э-э… здравствуйте, — проговорил он тоном денди, — здравствуйте!
Каждый из братьев смотрел на двух других с неприязнью, зная по опыту, что те постараются преуменьшить его недомогания.
— Мы только что говорили про тебя, — сказал Джемс, — ты совсем не худеешь.
Суизин напряженно прислушивался к его словам, вытаращив бесцветные круглые глаза.
— Не худею? У меня прекрасный вес, — сказал он, наклоняясь немного вперед, — не то что вы — щепки!
Но вспомнив что в таком положении его грудь кажется не столь широкой, Суизин откинулся назад и замер в неподвижности, ибо он ничто так не ценил, как внушительную внешность.
Тетя Энн переводила свои старческие глаза с одного на другого. Взгляд ее был снисходителен и строг. В свою очередь, и братья смотрели на Энн. Она сильно сдала за последнее время. Поразительная женщина! Восемьдесят седьмой год пошел, и еще проживет, пожалуй, лет десять, а ведь никогда не отличалась крепким здоровьем. Близнецам Суизину и Джемсу — всего-навсего по семьдесят пять. Николас — просто младенец — семьдесят или около того. Все здоровы, и выводы из этого напрашивались самые утешительные. Из всех видов собственности здоровье, конечно, интересовало их больше всего.
— Я чувствую себя неплохо, — продолжал Джемс, — только нервы никуда не годятся. Малейший пустяк выводит меня из равновесия. Придется съездить в Бат{6}.
— Бат! — сказал Николас. — Я испробовал Хэрроу-гейт{7}. Ничего хорошего. Мне необходим морской воздух. Лучше всего Ярмут{8}. Там я, по крайней мере, сплю.
— У меня печень пошаливает, — не спеша прервал его Суизин. — Ужасные боли вот тут. — И он положил руку на правый бок.
— Надо побольше двигаться, — пробормотал Джемс, не отрывая глаз от фарфоровой вазы. И поспешно добавил: — У меня там тоже побаливает.
Суизин покраснел и стал похож на индюка.
— Больше двигаться! — сказал он. — Я и так много двигаюсь: никогда не пользуюсь лифтом в клубе.
— Ну, я не знаю, — заторопился Джемс. — Я вообще ничего не знаю: мне никогда ничего не рассказывают.
Суизин посмотрел на него в упор и спросил:
— А что ты принимаешь против этих болей?
Джемс оживился.
— Я, — начал он, — принимаю такую микстуру…
— Как поживаете, дедушка?
И Джун с протянутой рукой остановилась перед Джемсом, решительно глядя на него снизу вверх.
Оживление моментально исчезло с лица Джемса.
— Ну, а ты как? — сказал он, хмуро уставившись на нее. — Уезжаешь завтра в Уэльс, хочешь навестить теток своего жениха? Там сейчас дожди. Это не настоящий Бустер. — Он постучал пальцем по вазе. — А вот сервиз, который я подарил твоей матери к свадьбе, был настоящий.
Джун по очереди поздоровалась с двоюродными дедушками и подошла к тете Энн. На лице старой леди появилось умиленное выражение; она поцеловала девушку в щеку с трепетной нежностью.
— Значит, ты уезжаешь на целый месяц, дорогая!
Джун отошла, и тетя Энн долго смотрела вслед ее стройной маленькой фигурке. Круглые, стального цвета глаза старой леди, которые уже заволакивались пеленой, как глаза птиц, с грустью следили за Джун, смешавшейся с суетливой толпой, — гости уже собирались уходить; а кончики ее пальцев сжимались все сильнее и сильнее, помогая ей набраться силы воли перед неизбежным уходом из этого мира.