А Торгриму стало известно о происшествии, и он тут же собирается из дому, переправляется через фьорд и один едет следом за норвежцами. Он застигает их там, где они спали, и расталкивает Торарина древком копья. Тот вскакивает и только хочет схватиться за меч, – а он признал Торгрима, – как Торгрим наносит ему удар копьем и убивает. Тут просыпается Торир и хочет отомстить за сотоварища, но Торгрим ударом копья укладывает и его. Это место зовется теперь Долиною Завтрака и Погибелью Норвежцев. Вслед за тем Торгрим поехал домой, и эта поездка принесла ему славу.
Зиму он проводит у себя на хуторе. А весною зятья, Торгрим и Торкель, снаряжают корабль, принадлежавший норвежцам. Норвежцы эти прослыли большими смутьянами у себя в Норвегии, и им нельзя было там оставаться. Вот снаряжают зятья корабль и выходят в море. В то же лето выходят в море из Ракушечной Бухты во Фьорде Стейнгрима и Вестейн с Гисли. Пока те и другие в плаваньи, Энунд из Средней Долины хозяйствует на хуторе у Торкеля и Гисли, а Сака-Стейн, вместе с Тордис, – в Морском Жилье. Во время всех этих событий в Норвегии правил Харальд Серый Плащ.[4] Торгрим и Торкель приводят корабль на север Норвегии и тотчас едут встретиться с конунгом и, представ перед ним, его приветствуют. Конунг хорошо их принял. Они стали его людьми. Им досталось немало добра и немало почестей. Гисли и Вестейн плавали больше ста дней и раз, в начале зимы, у берегов Хёрдаланда попали ночью в сильную метель и бурю, и корабль их разбился в щепки, но добро свое и людей они уберегли.
VIII
Жил человек по имени Бьяльви Бородач. Он плыл на своем корабле и держал путь на юг, в Данию, Гисли и Вестейн прицениваются купить у него полкорабля, он же говорит, что уже наслышан о них как о молодцах и отдает им половину корабля. Они тут же платят ему, не скупясь. Вот едут они на юг, в Данию, на торг, что зовется Вэбьёрг. Там они перезимовали у человека по имени Сиградд. Они жили втроем, Вестейн, Гисли и Бьяльви, были очень дружны между собой и менялись подарками. А с наступлением весны стал Бьяльви снаряжать свой корабль в Исландию.
Сигурдом звали одного человека, родом норвежца. Он был в деле с Вестейном и сейчас находился в Англии. Он послал передать Вестейну, что хочет разорвать договор с ним и не нуждается больше в его деньгах. Вестейн просит позволения поехать с ним повидаться.
Гисли сказал:
– Ты должен обещать мне, что больше не покинешь Исландии без моего позволения, если вернешься туда невредимым.
Вестейн обещает. Вот как-то утром Гисли встает и идет в кузницу. Он был искуснейший человек, мастер на все руки. Он сделал монету весом не меньше чем в эйрир, и половины этой монеты соединялись с помощью двадцати гвоздочков, по десяти на каждой половине. Когда части были сложены, она казалась целою, но можно было ее разъять на две части. И рассказывают, что он разнимает монету на половины, одну дает Вестейну и просит хранить ее как знак.
– И если один из нас пошлет другому свою половину, это будет значить, что его жизнь в опасности. Есть у меня предчувствие, что не миновать нам такого обмена, хотя бы сами мы и не встретились.
Вот едет Вестейн на запад, в Англию, а Гисли и Бьяльви – в Норвегию, а летом – в Исландию. Им досталось много добра и богатых подарков, и было удачно их товарищество, и Бьяльви выкупил у Гисли свой корабль. Теперь Гисли, а с ним еще одиннадцать человек едут на запад, во Фьорд Дюри, на торговом корабле.
IX
А Торгрим и Торкель снаряжают корабль в другом месте и возвращаются в устье Реки Ястребиной Долины во Фьорде Дюри в один день с Гисли, приплывшим на торговом корабле. Вскоре они свиделись, и встреча их радостна, а потом разъезжаются они по домам. Торгриму и Торкелю тоже выпало немало богатства.
Торкель очень важничал и ничего не делал по хозяйству, а Гисли работал день и ночь. Однажды выдался погожий день, и Гисли послал всех на сенокос, всех, кроме Торкеля. Торкель единственный из мужчин остался на хуторе и улегся после завтрака в доме. Дом этот был длиною в сто сажен, а шириною в десять. К южной его стороне пристроена была светелка Ауд и Асгерд. Они сидели там и шили. Вот, проснувшись, Торкель заслышал в светелке голоса, идет туда и ложится у стены.
Вот заговорила Асгерд:
– Не откажи, Ауд, скрои мне рубашку для мужа моего Торкеля.
– Это я умею не лучше тебя, – сказала Ауд, – и ты навряд ли стала бы просить меня об этом, если бы надо было кроить рубашку для моего брата Вестейна.
– Это другое дело, – говорит Асгерд. – И, верно, еще долго так будет.
– Давно я знала, – говорит Ауд, – как обстоят дела. Но хватит говорить об этом.
– Я не вижу тут ничего дурного, – говорит Асгерд, – хоть бы мне и нравился Вестейн. Сказывали мне, что вы частенько встречались с Торгримом до того, как тебя выдали за Гисли.
– Тут не было ничего дурного, – говорит Ауд. – Я ведь не зналась с мужчинами за спиной у Гисли, так что нет тут дурного. Но лучше прекратим этот разговор.
А Торкель слышал каждое слово и, когда они замолкли, сказал:
– Слышу слова ужасные! Слышу слова роковые! Слышу слова, чреватые гибелью одного или многих![5]
И входит в дом. Тогда заговорила Ауд:
– Часто женская болтовня не доводит до добра. Как бы и на сей раз не вышло отсюда беды. Давай-ка подумаем, как нам быть.
– Я уже кое-что придумала, – говорит Асгерд. – Это поможет делу.
– Что же? – спросила Ауд.
– Надо обнять как следует Торкеля, как мы ляжем в постель, и сказать ему, что это все неправда. Он и простит меня.
– Нельзя полагаться на одно это, – говорит Ауд.
– Что же предпримешь ты? – говорит Асгерд.
– Расскажу обо всем мужу моему Гисли, чтобы он нашел выход.
Вечером приходит с работы Гисли. Повелось, что Торкель благодарит брата за труды. Но на сей раз он ходит пасмурный и не говорит ни слова. Вот Гисли спрашивает, не занемог ли он.
– Нет у меня болезни, – говорит Торкель. – Но есть кое-что похуже болезни.
– Не сделал ли я чего такого, – говорит Гисли, – что ты на меня рассердился?
– Нет, – говорит Торкель. – Но ты сам все узнаешь, хотя и не сразу.
И они расходятся каждый к себе, и на этот раз больше ничего не было сказано.
Вечером Торкель ест мало и первым идет спать. И когда он улегся, приходит Асгерд, подымает одеяло и хочет ложиться. Тогда Торкель сказал:
– Я не хочу, чтобы ты здесь ложилась ни этой ночью, ни потом.
Асгерд сказала:
– С чего это ты вдруг так переменился? Или что-нибудь случилось?
Торкель сказал:
– Мы оба знаем причину, хоть от меня и долго скрывали. И мало будет тебе чести, если я выражусь яснее.
Она отвечает:
– Можешь думать об этом, как тебе заблагорассудится. И я не собираюсь долго спорить с тобой из-за того, где мне спать. Но выбирай: либо ты меня пустишь и будешь вести себя, как если бы ничего не случилось, либо я тут же назову свидетелей и объявлю о разводе с тобою, и пусть мой отец забирает обратно все мое приданое. И в этом случае я уж больше никогда не стесню тебя в постели.
Торкель помолчал и немного погодя сказал:
– Я рассудил так; поступай, как тебе нравится, я же не стану отказывать тебе этой ночью в постели.
Она без промедления показал, чего ей больше хотелось, и сразу легла. Они недолго пролежали вместе, как все между ними уладилось, словно бы ничего и не было.
Вот и Ауд ложится рядом с Гисли, и рассказывает ему о своем разговоре с Асгерд, и просит его не сердиться, но принять какое-нибудь разумное решение, если он может найти его.
– Я не вижу такого решения, – сказал он, – от которого был бы толк. Все же не стану на тебя сердиться, ибо устами людей гласит судьба и чему быть, того не миновать.
X
Вот пришла зима, и наступают дни переезда.[6] Торкель вызвал своего брата Гисли на разговор и сказал:
– Дело обстоит так, брат, что пришло мне на ум переменить жилье. Короче говоря, я хочу, чтобы мы разделились: хочу вести хозяйство с моим зятем Торгримом.
Гисли отвечал:
– Братьям сподручнее вместе смотреть за своим добром. И, право, я был бы рад, если бы все оставалось по-старому и мы не делились.