— А что за Человек-Волк? Почему «смерть или свобода»?
Толмач снова пожал плечами, но подошел к первому попавшемуся карлу, что сидел на камнях, выставив вперед культю. Они поговорили, и Хальфсен бросил ему самую мелкую из бронзовых монет. Как бишь их там? Звезды?
— Мне рассказали, что если раб-воин на арене получает десятую руну, то он становится свободным! А еще ему дают сердце твари и помогают стать хельтом. Дальше он сам выбирает, кому служить, но уже не как раб, а как воин, за достойную плату. Для благородных заполучить такого раба считается делом чести, поэтому они заранее договариваются с воинами о будущей службе, помогают им с оружием и доспехами. Но настоящий хозяин таких рабов — арена — не любит отпускать их просто так, потому зачастую для последнего боя им подсовывают либо очень сильных воинов, либо очень сильных тварей. Человек-Волк — это норд! И он вот-вот должен стать хельтом. Никто не знает, с кем он будет сражаться, погибнет или получит свободу. На такие бои люди любят ходить и смотреть!
Я остановился:
— Норд? Норд, что вот-вот станет хельтом или умрет? Как его имя, как зовут его отца? Есть ли у него прозвище?
— Фагры плохо запоминают наши имена, потому его здесь знают как Ликантропоса, Человека-Волка.
— Когда будет этот бой? Как на него попасть?
Хальфсен еще поспрашивал калеку и сказал:
— Бой будет завтра на этой самой арене. Но нужно заплатить за вход. Самые дальние места стоят десять астеронов. За места поближе спрашивают и двадцать астеронов, и даже два-три фенгари. А за лучшие места платят золотом, но туда пускают либо благородных, либо тех, кто под их покровительством.
— Завтра мы придем!
Я заглянул в кошель, там сиротливо болтались две серебряные монеты и несколько бронзовых. Всё, что выдал мне Хотевит.
Тулле посмотрел на меня ласково, улыбнулся и сказал:
— Кто-то растет с рунами, кто-то — с рождением детей. Кай растет с каждым увиденным городом.
— Это с чего же?
— Меньше смотришь на себя и больше на жизнь вокруг.
Зря мы отдали Тулле Эмануэлю в обучение. Своим единственным глазом он будто видел совсем не то, что мы, а говорить стал и вовсе непонятно. Висы скальдов распутывать интересно, а вот речи жрецов ещё поди разгадай.
Хотя жизнь вокруг и впрямь изрядно отличалась от нашей. Если бы в Сторбаше или в Мессенбю, да даже в Хандельсби появился хоть кто-то отсюда, неважно, чернокожий раб, пухлощекий муж в цветастом платье или голоногий воин, на него бы глазели, тыкали бы пальцем, а потом обсуждали бы еще зиму-две. Тут же никто и не замечал нас, нордов, хоть мы и были чудно одеты, иначе стрижены да с бородами все. Впрочем, в эдакой мешанине оно и не удивительно.
Казалось, что в Гульборг съехались люди со всех концов света. На одной улице народу было больше, чем во всем Сторбаше. Мелькали мальчишки-воришки, проходили господа с рабами, держащими над ними навесы, спешили торговцы с грузами; бряцая оружием, прошел хирд воинов, все хускарлы во главе с хельтом. А в том хирде и сарапы, и фагры, и живичи…
И чем ближе мы подбирались к торговой площади, тем громче и суетливее становилась толпа. Вскоре я увидел ту самую верблюду. Странно, что это не тварь с эдакими горбами на спине, но рун я и впрямь от нее не чуял. Кони, ослы, мулы, быки… и хотя скотина вся была знакомая, но выглядела она иначе, чем у нас: крупнее, жирнее и лысее. Наши коньки низенькие и мохнатые, чтоб зимой не замерзнуть, а тут кони высокие, ноги тонкие-тонкие, словно хворостины, шерсть гладкая, блестящая, глаз горячий. Сразу видно, не поскачет, а полетит стрелой. За такого и впрямь можно марку золота отдать.
Чуть подале торговали людьми. Дешевле всего были дети, особенно девочки, их отдавали даже за серебро, потому даже у небогатых годрландцев был хотя бы один раб.
Оружейные, доспешные, кузнечные ряды. Мы ходили по торжищу до самого вечера, а как проголодались, прямо там зашли под навес, поели горячей каши с мясом и выпили горячего настоя, от чего я вспотел еще сильнее.
Вернулись домой к темноте, а там ульверы наперебой кинулись рассказывать про тех самых песчанок. Кто-то взял черную, кто-то белую, у одного баба умела плясать, у другого — еще чего-то. Но стоило мне заикнуться про завтрашний бой норда по прозвищу Волк, как парни и думать забыли о бабах.
— Все пойдем! — сказал Эгиль. — Глянем, что тут за бои.
— А монеты-то у вас остались?
Парни растерялись. Аднтрудюр спустил на песчанок все монеты, что у него были, и он был такой не один. С голоду-то мы не помрем, за снедь Хотевит платит, а вот на баловство серебра нет.