Да, у сарапов есть их хитрая ворожба, но вряд ли она так уж сильна. Я же смог ее перебороть! И Магнус. Значит, с ней можно сладить.
Я здесь всего несколько дней, но почему-то сарапы, захватившие Годрланд, злили меня гораздо сильнее, чем фагров. Я видел сквозь тонкие занавеси, как толстые гололицые фагры наклонялись к бородатым сарапам, говорили с ними, смеялись. Неужто в Бриттланде сейчас то же самое? И те могучие воины, хельты и сторхельты, что бились с драуграми не на жизнь, а на смерть, сейчас сидят за пиршественным столом с захватчиками, смеются, поднимают рога с медом и кричат: «Дранк!» Неужто Ньял Кулак, победивший хёвдинга драугров, снял с шеи топорик и надел блестящий круг? Не верю! Всё же там не размякшие от жары южане, а норды, пусть и подпорченные мягкими бриттландскими зимами.
А на арене вовсю сражались рабы, что само по себе дико. Как можно сделать из трэля воина? Как можно воина называть рабом? К тому же эти драться умели: встали строем, прикрылись щитами, вперед выставили копья, закрыли бока. Пока они давили друг на друга, никто еще не помер, но кровь уже оросила песок. Всадники же держались позади, покрикивая на рабов.
— Что они говорят? — спросил я у Хальфсена.
— Да просто «сильнее», «дави их», «руби».
Хоть рабов и обучили, нацепили на них железо, вот только они так и остались рабами. Я не видел у них ни ража, ни желания победить. Ничего.
Один из всадников взревел.
— Говорит, что запорет насмерть, если проиграют, — сквозь зубы прошипел толмач.
В левом строю копейщик вдруг пошатнулся и упал на одно колено, по его ногам давно уже струилась кровь, и в появившуюся щель сразу же вошли копья врагов. Стена щитов была прорвана, и при равных силах это означает смерть. Но порушенный строй вдруг забурлил, как вода в котелке, и вперед выступил воин с тяжеленным молотом. Он размахнулся и ка-а-ак вдарил по вражеской стене. Щиты разлетелись в стороны, словно щепки. Тот копейщик, что принял на себя удар, повалился наземь с переломанными руками, да и доспехи на груди тоже вмялись внутрь.
Молот не остановился и взялся перемалывать остальных, а копейщики и мечники добивали за ним раненых. Всадник правых сорвал с себя шлем и заорал на соперника, но его слова утонули в реве толпы. Вскоре сражение закончилось. На песке вразброс лежали тела рабов… нет, не рабов, воинов, погибших из-за чужой прихоти.
Благородные всё еще бранились друг с другом, и Хальфсен пересказал их разговор:
— Тот, что проиграл, говорит, что это нечестный бой. Рабам, что стали хельтами, принято давать свободу, а тот, с молотом — явно хельт. Второй говорит, что это не так, просто у Молота открылся дар в силу, и он на десятой руне, но второй порог пока не перешагнул.
Мертвых утаскивали в темные проходы, засыпа́ли кровь чистым песком. Уже вышли пестрые чудаки и снова принялись плясать и кувыркаться, а всадники продолжали ругаться, и никто не посмел их одернуть. Лишь когда запищали дудки, благородные опомнились и убрались с арены.
В воздух взлетали яркие ленты, тощий паренек подкидывал ножи, ловил их и снова подкидывал наверх. Двумя руками он умудрялся управляться аж с шестью или семью ножами, ни разу не промахнувшись и не схватившись на лезвие. Люди в шкурах зверей и тварей прыгали, рычали, размахивали руками-лапами, притворялись, будто хотят растерзать других плясунов с деревянными громоздкими мечами. Плясуны неумело отбивались, порой попадая нелепым оружием по головам своих же приятелей. Твари будто тоже ослепли, постоянно запутывались в лапах, спотыкались и падали. Чем-то они напоминали Фарлея, рыжего раба из Бриттланда, который тоже не мог спокойно стоять на месте и вечно всячески вертелся. Я хохотал до слез, как и братья-ульверы. Особенно когда мечники собрались в кучу, посовещались и выстроили стену щитов, только щитов-то у них не было, потому они взяли всё, что под руку попалось. Один схватил желтый таз, другой — колесо от телеги, я даже не заметил, как оно там вообще появилось, третий — круглый навес, такие я не раз примечал в городе. И с такой защитой они пошли на тварей.
Эгиль уже не мог смеяться и сполз под скамью, икая. Рысь ржал, как умирающая лошадь. Сварт колотил себя по колену. Не смеялся только Квигульв, скорее всего, он даже не понял, что это не взаправдашний бой. И Живодер лишь кривенько ухмылялся.
— Вот кого нужно взять на Северные острова, — с трудом проговорил Лундвар, утирая слезы. — На любом пиру станет веселее.
В конце мечники всё же одолели тварей, забрались к ним на спины и гордо ускакали с арены.
Пришло время последнего боя.
Глава 5
— Ликос! Ликос! Ликос!
Крики толпы оглушали.
Я посмотрел по сторонам и сглотнул подступившую к горлу горечь. Меня замутило, словно безрунного мальца, что впервые вышел в море. Только сейчас я осознал, сколько же людей собралось на арене. Счет шел даже не на сотни, а на тысячи… Лица, руки, глаза сливались в единое месиво, что бурлило, волновалось и кипело в огромной каменной чаше арены. И я тоже в том месиве, незаметный и ничтожный, как песчинка.
Прежде я ощущал такое лишь в море или в горах. Среди людей впервые. Ведь я уже давно не карл, и моей силы хватает, чтоб выделиться среди прочих, внушить уважение и страх. Даже в Раудборге живичи боялись меня, наслали на мой хирд немало воинов. А тут меня даже не замечают. Сила, дар, умения — всё это ничто в Гульборге. Хускарлы на девятой руне тут были трэлями и дрались на потеху карлам.
— Ликос! Ликос! Ликос!
Встряхнувшись, я потянулся за мехом с вином, ополоснул горло и спросил у Хальфсена:
— Что они кричат?
Парень повернулся ко мне:
— Они кричат: «Волк! Волк! Волк!»
На арену вышел один человек. Его лицо закрывал шлем в виде волчьей головы, на спину была накинута волчья шкура, но грудь и живот были открыты, как и ноги ниже колен. Эти уроды заставили его идти на бой без брони! Только короткие штаны, огромные мохнатые башмаки и шкура. А шлем… Многое ли он видит через щель между железными клыками? В руках Волк держал два коротких меча с лезвиями едва ли в локоть длиной.
Горлопан подошел к воину и снова заголосил. Хальфсен едва успевал пересказывать его слова:
— Ликос, то бишь Волк, уже не один год сражается на арене. Впервые он вышел, будучи всего лишь на пятой руне, и все следующие руны получил именно здесь. Теперь этот говорит, с кем Волк дрался, как часто его ранили, и что после этого боя он должен перейти на десятую руну. Божественный дар уже приготовлен, и если Волк победит, то перешагнет за второй порог и станет свободным. За этот бой его наградят двадцатью илиосами. Осталось лишь узнать, кого поставят против него!
Волк поднял свои несуразно короткие мечи и помахал. Толпа радостно заревела.
— Для этого боя тварь привезли издалека, под стать бойцу. Тоже с севера и тоже похожа на волка.
Горлопан еще немного покричал и ушел. В разных местах арены разверзлись дыры в полу и оттуда вылезли столбы в три роста высотой. Сколько же тут всяких укрытий и уловок спрятано? Я заметил, что каждый раз бойцы, твари и прыгуны появлялись через разные проходы.
Норд на арене неспешно шел меж столбов и оглядывался по сторонам, высматривая тварь. Мы тоже оглядывали арену, чтобы предупредить Волка, сверху-то всяко видно лучше. Но даже так мы проморгали появление твари. Просто тень одного из столбов зашевелилась, отрастила кривые шевелящиеся ветки и взлетела на верхушку. Я знал это отродье Бездны. Все ульверы, побывавшие в Бриттланде, знали. Родойна! Она и впрямь походила на крупного волка, только волка со множеством щупалец на спине, который умеет лазать по деревьям,. Именно эту тварь мы изловили на землях бонда Барди, а ее потом его чахлый сынок прирезал, отхватив две руны и отцовское проклятье. Только в Бриттланде она была мельче.