Я снова потянулся к дару, обжегся о боль, но всё же удержал его. Где там Коршун? Хочу узнать, сколько рун у этого пророка! Впрочем, тут столько высокорунных воинов, поди разбери…
И вот тут у меня самого подкосились колени.
Так как я прежде не встречал ни тварей, ни людей выше семнадцатой руны, то и различать силу более могучих воинов не умел, но даже так мне хватило разумения понять, что передо мной человек, поднявшийся выше сторхельта. Это такая мощь! Такое могущество! Казалось, ему довольно шевельнуть пальцем, и этот город превратится в труху, разлетится пеплом и дымом. Хотя зачем так утруждаться? Хватит и толики его рунной силы.
С чем такое сравнить? С морским штормом, что переворачивает корабли? С волнами, что яростно вгрызаются в каменный берег? С ревущим водопадом, что прибивает любого, кто осмелится встать под его струи?
Я опустился вниз. И ульверы вслед за мной. Они тоже ощутили силу того мужа.
— Мезаяхтесугуна? — спросил он.
Милий молчал.
Первым ответил сарап-хельт, что пришел на крики паланкинного фагра. Потом говорил сам фагр. Потом дали слово Феликсу, и тот долго гнусавил, размазывая сопли. Но Сварт так и держал его крепкой хваткой! Вот же молодец! Всё делает вовремя и как надо! Убью гада потом.
А затем тяжелый взгляд двадцатирунного сарапа коснулся меня.
— Говори, — раздался шепот Милия.
Я медленно поднялся. Не умею говорить, стоя на коленях.
— Я Кай Эрлингссон по прозвищу Безумец, хёвдинг снежных волков. Не знаю, что говорили те люди, я их не понимаю, но вот его, — я указал на Феликса, — я привез сюда хоть и против воли, зато по воле его отца, Сатурна Пистоса. У меня есть письмо и раб Пистоса, которые могут подтвердить мои слова.
Сарап выслушал своего подчиненного, что пересказал мою речь, спокойно кивнул. Мне пришлось пройти несколько шагов до Милия и пнуть его.
— Ну, доставай все таблички и письмена от Сатурна!
Перепуганный раб начал рыться в суме, выронил всё, что смог, с трудом подхватил нужное и пихнул мне в руки. К нам подъехал сарапский толмач, быстро проглядел записи и что-то сказал.
Набианор, если это был он, поднял правую руку. Все замолкли. Стало так тихо, словно мы находились не в городе среди десятков людей, а попали на море в штиль.
Потом он заговорил. И говорил долго.
И его слушали. Даже я слушал, хотя не понимал ни единого слова. Мне хватало мощи голоса и плавности речи, что звучала как переливчатая птичья трель. Напевно. Душевно. Красиво!
Опомнился я, лишь когда всадники уехали. Фагр снова сел в паланкин и, даже не взглянув на своего приятеля, убрался отсюда. Подлец Феликс мелко трясся в руках Сварта и почему-то рыдал. На лицах Милия с Хальфсеном я тоже заметил слезы, да и прочие ульверы выглядели странно. Один лишь Живодер стоял со скучным видом и ковырял подсохшую рану.
— Что он сказал? — с трудом выдавил я.
Привычная нордская речь внезапно показалась мне такой грубой и резкой после напевов сарапской. И я страстно захотел выучить язык Набианора! Чтобы самому понимать его слова! Чтобы выпевать так же красиво, как и он.
— Никогда я не смогу пересказать то, что услышал, — грустно произнес Милий.
— Хальфсен?
Наш толмач выпрямился, вытер щеки и сказал:
— Он говорил о любви к своим родителям. Отца надо почитать и слушать. Бог-Солнце — наш общий родитель, и мы почтительно кланяемся ему, слушаем его и больше всего боимся огорчить своими делами, словами или мыслями. Так до́лжно относиться и к своему отцу. Ты не должен огорчать отца поступками, оскорблять словами или позволять себе хотя бы дурно о нем помыслить. Отец родил тебя. Отец вырастил тебя. Отец отвечает за тебя перед богом и перед людьми, так и ты не должен позорить его. Лучшая награда для истинного игнуно́ра, сына света, — это похвала отца! Гордость отца! Этот юноша, хоть и носит знак солнца на шее, намного хуже того, что носит топор! Он забыл об уважении и почитании родителей! Он всё время пьет вино и дышит дурманом, тратит отцовские деньги на падших женщин и пустое веселье. Но отец не возненавидел столь никчемного сына! Он надеется вразумить его и наставить на путь истинный, потому послал его сюда, поближе к Богу-Солнцу! Чтобы Солнце помогло отыскать светлую дорогу во тьме его заблуждений!
Хальфсен замолк, не в силах договорить, отхлебнул воды из бурдюка и только тогда продолжил:
— Он сказал не чинить нам никаких препятствий, а наоборот, помочь. Потому что мы хоть пока и не озарены светом истинного бога, но уже идем к нему, выполняя волю отчаявшегося родителя.
Воин-сарап, что едва не зарубил мне прежде, дождался, пока мы не закончим говорить, и что-то спросил.
— Предлагает тебе помощь. Спрашивает, где ты будешь жить и что делать, — помог пришедший в себя Милий.
— Ну и ответь ему. Я же не знаю тут ничего. Или пусть Ерсус покажет.
И нас с почетом отвели в гостевой дом, причем, как пояснил Милий, не в тот, куда мы собирались изначально. В этом разрешалось жить лишь сарапам и их весьма уважаемым гостям, но кто может быть более уважаем, чем гость, которого одобрил сам конунг сарапов?
Дом и впрямь оказался богатым. Полы устланы коврами, возле низеньких столиков разбросаны вышитые подушки, на которых надо сидеть. Видать, лавок сарапы не научились делать. Нас еще и накормили от пуза пряными кашами с мясом, сочными фруктами и сладостями с неизменной кахвой. Вина, правда, не налили.
— Набианор осуждает вино и дурман, потому ничего такого нет, — сказал Милий.
Была в том доме и мыльня, так что мы смогли соскрести с себя соль и пот вместе с облезающей кожей. Словом, в тот день мы больше так ничего и не сделали, разве что Сварт выстирал Феликса прямо в одежде.
И вот что странно! Вечно ноющий и орущий фагр после отповеди Набианора вдруг притих. Может, понял, что никуда от нас не денется и никто его не спасет?
А утром фагр и вовсе удивил. Он подошел ко мне, подозвал Хальфсена и сказал, что отныне будет слушаться и делать всё, что я скажу. Будто Набианор открыл ему глаза и наставил на истинный путь. Так что Феликс постарается не обмануть ожидания отца и стать достойным сыном.
Я лениво огляделся, указал на тяжелый с виду сундук и сказал:
— Ну, тогда возьми вот это и пробеги до реки и обратно.
— Ему же руку отрубят. Подумают, что украл, — подал голос Милий.
— Тогда пусть просто так сбегает. Заодно пусть позовет Вепря с Трудюром сюда и покажет им дорогу. Свистун, Бритт, вы их замените.
Вскоре к нам пришел низенький толстенький сарап, хозяин этого гостевого дома. Я впервые увидал толстого сарапа, а ведь думал, что они все худые да длинные, вроде Гачая. Он спрашивал, всем ли мы довольны, всё ли нам по нраву и не нужно ли чего ещё.
— Милий, спроси, почему в городе столько нищих? И зачем сюда приехал Набианор?
Сарап, услыхав имя своего конунга, тут же очертил круг рукой и коснулся солнечного знака у себя на шее. Затем попросил разрешения сесть, устроился на подушке и начал говорить.
Оказывается, прежде тут были богатые и плодородные земли, правда, только возле реки, зато по всей ее огромной длине, а дальше лежали пустоши, сплошь покрытые песком. Возле реки стояло множество городов, в каждом сидел богатый и сильный ярл, и всем этим правил мудрый конунг.
Но потом случилось несчастье. Поговаривают, что всему виной последняя жена конунга, иноземка, которая принесла на эти земли чужих богов. С юга начали приходить твари. Твари знакомые, которых тут и прежде видели и убивали, только их стало намного больше. Сначала южные города отбивались от тварей своими силами, потом вознесли мольбы к конунгу. Не сразу тот внял их мольбам, лишь после того, как люди бежали из трех самых южных городов, бросив и возделанные поля, и скот, и дома, отправил свое войско.
Конунговы воины продержались всего десять лет. Многие погибли, на замену конунг присылал новых, но были воины, что сумели перешагнуть за третий порог. Они возомнили себя непобедимыми и вернулись на север. Они захотели стать ярлами, подмять под себя города и жить богато и спокойно. Тогда конунгу пришлось отозвать часть войск, чтобы покарать мятежников.