— Я узнал, что лекарь уже принял нескольких больных, и уговорился насчет вас. Так что послезавтра он ждет твоих хирдманов. Впрочем, это было не так уж трудно. Ученик того лекаря сказал, что учителю изрядно надоели благородные дамы, которые приходят не ради лечения, а из любопытства, и придумывают себе несуществующие хвори. То голова у них болит, то дышать трудно, то в животе что-то тянет. А когда я намекнул ученику, что у вас есть отравленный твариной кровью, так он обрадовался, сказал, что учитель умеет это лечить, но никогда не показывал, потому что не было такого больного.
— Про Альрика ты тоже рассказал? — я зло сощурил глаза.
— Нет, всего лишь добавил, что у вас есть еще один хворый, и у того недуг похуже, чем отравление, и что ни один лекарь в Гульборге не взялся его лечить. После этого иноземец и захотел вас принять.
Я уже посылал Хальфсена поискать лекаря для Отчаянного, но все, кого он нашел, отказались. Видать, с головными хворями им справляться как-то сподручнее. Один вроде бы согласился, но перед тем, как волочь Лундвара через полгорода, я отправил к лекарю Живодера. Бритт вернулся и сказал, что тот знает о твариной крови и человеческом теле не больше, чем та же песчанка.
— Он не угадал, чем я резал вот тут и откуда шрам! — возмущался Живодер. — Я спросил, что быть, если бить нож сюда, а он: кровь, кровь. Что кровь? Там кость! Глупый старик! Не надо к нему!
А Лундвару становилось всё хуже. Он потерял очередную руну, еще одна — и он станет карлом, скорее всего, утратит свой дар и вряд ли получит новый.
С трудом дождавшись уговоренного дня, с первыми же лучами солнца мы пришли к дому, где жил иноземный лекарь. Я не стал сразу брать с собой Альрика, хотел сначала поглядеть, что же там за кудесник такой, что любую хворь может исцелить. К тому же Беззащитный несколько месяцев держится, а Отчаянный уже на грани. Конечно, я прихватил Хальфсена для толкования речей, Живодера, чтоб тот оценил умения лекаря, и Рысь для придания веса. Пусть мы и недостаточно благородные на фагрский лад, зато достаточно сильны.
Дверь открыл нам не раб, а целый хускарл, фагр на четвертом десятке зим, крупный, бородатый и волосатый.
— Мы от Сатурна Пистоса, — сразу сказал я и показал дощечку.
Фагр кивнул и впустил нас в дом.
— Это и есть хворый, что отравлен твариной кровью? — уставился он на Лундвара с жадностью, будто хотел его тут же распотрошить.
— Да. Где лекарь?
Фагр провел нас в отдаленную комнату. Посередине стояла длинная и высокая, мне по пояс, лавка, на которую мы уложили Отчаянного. Ученик лекаря тут же перехватил его ноги ремнем и привязал к лавке. Вдоль стен стояли еще лавки, но обычные, низкие. На них мы и уселись, ожидая великого лекаря.
Вскоре в комнату вошел худой темнокожий старик. Его длинные седые волосы были закручены на голове в большой пук, перетянутый тканью. Из-под длинной, ниже колен, белой рубахи виднелись непонятныетряпки, не то юбка, не то штаны, что свободно свисали едва ли не до пола. И при этом старик был бос, темные длинные пальцы на его ногах постоянно шевелились, напоминая червей. Если судить лишь по лицу и одежде, его легко можно было бы принять за раба, но его руны… Старик за свои зимы сумел подняться аж до сторхельта!
Иноземец сразу же направился к Лундвару, пробежался пальцами по его шее, груди, животу и что-то прокаркал. Ученик-фагр пересказал это на своем языке, а уж Хальфсен потом нам.
— Он спрашивает, сколько рун было у недужного перед ранением, — сказал наш толмач и сам ответил лекарю.
Потом были ещё вопросы: какой силы была тварь, чья кровь отравила Отчаянного, сколько дней прошло и как лечили. Иноземец попросил раздеть Лундвара, посмотрел на тоненькие полоски шрамов, что остались после лечения Живодера, покивал.
— Он хочет поговорить с нашим лекарем, — сказал Хальфсен и добавил: — А ведь он говорит на фагрском языке, только так коряво, что я почти ничего не разбираю.
— Но ученик же понимает его?
— Привык, наверное.
Говорить через двух толмачей было уже неудобно и медленно, а вскоре у Живодера закончились нордские слова, и он перешел на бриттский, так что к толмачам добавился еще и Рысь. Один я сидел без дела. Вникать в их разговор я перестал почти сразу, потому как слишком уж долго всё это пересказывалось, да и скучно было.
Наконец они приступили к лечению. Ученик-фагр разжег угли в жаровнях, что стояли по углам комнаты, бросил туда какие-то травы, от чего запахло сладостью и деревом. Лекарь достал с полки коробочку, вытащил оттуда длинные серебряные иглы и начал втыкать их прямо в тело Отчаянного. Живодер боялся моргнуть, чтоб ничего не пропустить.
Недолго подождав, старик одним движением руки вытащил иглы, взял серебряный нож и начал делать тонкие короткие надрезы на Лундваре. К моему удивлению, я увидел, что из них сочится темная кровь, хотя Живодер вроде бы всю уже выцедил прежде. Затем лекарь принес плошку с какой-то пахучей смесью, окунул в нее палец и принялся выводить узоры на коже Лундвара. Живодер вдруг распереживался, затараторил на своем бриттском. Ученик лекаря прикрикнул на него, видимо, чтоб не мешал ворожбе, но старик жестом заставил замолчать фагра, доделал узоры, накинул ткань на Отчаянного и заговорил с Живодером.
И вот уже бритт стоит голым и рассказывает про свои шрамы, а старик внимательно слушает пересказ, кивает, задает вопросы.
Видать, этот лекарь и впрямь был хорош, раз Живодер оценил его знания и решил поделиться своими. А о Лундваре они и думать забыли.
— Живодер! Что с Отчаянным?
Бритт с неохотой прервал свою беседу с иноземцем:
— Он вытащил всю отраву. Теперь ждать. Скоро очнутся. Потом надо рубить тварь и брать руну, а то слабый будет.
Старик вдруг разозлился, замахал руками, прикрикнул на своего ученика, тот несколько раз поклонился учителю, позвал еще людей, которые, видать, тоже перенимали опыт иноземного лекаря.
Хальфсен шепнул:
— Он сказал, что хочет поговорить с Живодером, и потребовал найти толмача, который сумеет пересказывать их речи сразу, а не через три рта.
— Где ж они такого отыщут?
— Отыщут. В Гульборге живут люди со всех краев земли. Например, торговец-норд, что прежде ходил в Бриттланд, а потом перебрался сюда. Или раб-бритт, которого продали в Годрланд. А к речи старика быстро приноравливаешься. Я его уже почти начал понимать.
А пока люди лекаря бегали по городу в поисках толмача, ученик-хускарл позвал нас в сад. Там мы сели на шелковые вышитые подушки в тень узорчатого навеса, угостились прохладными напитками и сладостями. Из забав нам предложили лишь беседу.
— Я слышал, что у вас есть еще один больной, — заговорил хускарл. — А что с ним за беда?
— Он слишком поздно съел сердце твари, — спокойно ответил я.
— Са́фа? — вскричал ученик лекаря. — Измененный? Нет, Арьяве́дас(1) не станет его лечить!
— Он еще не до конца измененный. Тварь сидит внутри и рвется наружу, но Альрик пока человек. Лучше скажи, сможет ли лекарь исцелить его?
Меле́тий, так звали того фагра, задумался:
— Я следую за Арьяведасом вот уже семь лет и до сих пор не ведаю всей глубины его познаний. Может, он и сумеет изгнать безумие.
— А откуда старик родом? Что там за народ? — спросил Рысь. — Мы слышали, там живет какой-то великий мудрец.
— О да, Пурасатва! Даже Арьяведас говорит о нем с почтением, а ведь мой учитель не какой-то прахи́та или визру́та, а целый види́та.
Я с недоумением посмотрел на Хальфсена, тот лишь пожал плечами и спросил у Мелетия, что такое всякие «хиты» и «диты».
В Бхарате, так зовется родина Арьяведаса, тоже делят воинов на карлов, хускарлов и так далее, только называют их иначе. Карл — это прахита, что означает «тот, кого направили». Вроде как прахи́та лишь начинает свой путь, который ему указали бхаратские боги. Хускарл — визру́та, «услышанный», скорее всего, теми же богами. Хельт — икси́та, «увиденный», сторхельт — види́та, «узнанный», а выше сторхельта есть только один Пурасатва, который стал вилакси́та, то есть «отмеченным» богами.