— Господин вернулся домой, твердо намереваясь изменить свою жизнь, только это оказалось сложнее, чем он думал. Старые друзья зовут его на встречи, как раньше, видят в нем прежнего Феликса и говорят с ним, как с прежним Феликсом. Он, конечно, может отказываться от веселых пиров какое-то время, но зачастую многие важные решения принимаются именно на таких гуляниях, и раз уж молодой господин желает помогать отцу в его делах, он вынужден ходить туда.
Во время похода Милий говорил с нами просто, а как вернулся в Гульборг, снова начал плести словесные кружева.
— И что? Пусть ходит.
— Молодой господин боится, что не устоит от соблазна и снова выпьет вино забвения. А если он попробует хоть глоток, то уже не остановится. Он говорит, что даже сейчас его тянет к непентесу. И виной тому сам Гульборг, его улицы, запахи, люди. В пустошах такой тяги не было.
Значит, и Феликсу приходится бороться с внутренними тварями. Неужто у каждого своя такая битва? Я глянул на Тулле. А с чем борется он? Впрочем, нет, я не хотел этого знать. Одни лишь боги ведают, что живет внутри жрецов Мамира.
— И что? Он хочет вернуться в пустоши?
Милий рассмеялся:
— Конечно, нет. Может быть, потом. Сейчас он просит даже не совета, а помощи. Говорит, что ему нужен тот, кто сумеет удержать его от соблазна, — бывший раб замолчал.
Молчал и я. Молчал Тулле.
Наконец Милий не выдержал:
— Молодой господин хочет, чтобы ты, Кай, сопровождал его на такие встречи. Либо ты, либо Сварт.
— Чтобы я ходил с ним на пиры, верно?
— Ну да.
— И мешал ему пить?
— Не только пить. Еще играть в кости, ложиться с песчанками, вдыхать дурманящий дым, драться и объедаться.
— Зачем тогда вообще ходить на пиры?
Как по мне, Феликсу тоже скучно в Гульборге, потому он и захотел снова ходить на гуляния. У его отца рабов полон двор, а забот вовсе никаких. Жениться бы ему, так сразу скука бы прошла.
— Молодой господин обещает всегда брать меня, чтобы я помогал понимать их речи. К тому же кто-то может и нанять твой хирд, там люди собираются богатые.
Так-то я уже был согласен, но не успел ничего сказать, как Пистос заговорил снова.
Милий вздохнул и сказал:
— Молодой господин предлагает плату — три илиоса за один вечер.
— Нет, — сразу же отказался я. — За плату не пойду.
Феликс заметно расстроился.
— Молодой господин оскорбил тебя? Потому что предложил золото, как наемнику, а не попросил, как друга? — всполошился Милий.
— Нет, — отмахнулся я. Это ж надо было выдумать такую чушь. — Если я пойду на пир, так чтобы повеселиться там. За золото же придется пить меньше, а присматривать за Феликсом больше.
Словом, договорились мы. Пистос сказал, что я могу брать с собой двоих-троих ульверов, коли захочу, а еще порадовал тем, что мне брить лицо и надевать их смешные платья не нужно.
— Сразу видно, что ты не фагр и не сарап. И если вырядишься, как здешние, они подумают, будто ты стараешься стать фагром, и будут смеяться. А если придешь в своей одежде и с топором, никто смеяться не будет. Все знают о вспыльчивости северных людей.
На том и порешили.
Шли дни, а Пистос всё не звал.
Я счел, что фагр передумал, и выкинул его из головы. Чтобы привыкнуть к новой руне, по утрам и вечерам я дрался с Квигульвом и Рысью. Им тоже оно не помешает. Мы бились и голыми руками, и на мечах, и на топорах. Понятное дело, что я побеждал, все же у меня на руну больше, но стоило Квигульву взять любимое копье, как его силы удесятерялись. Мы с Леофсуном вставали против него вдвоем и то не всегда одолевали.
А в полуденную жару я пил холодное вино и пытался говорить с Лавром, выучил несколько слов на фагрском языке, да и раб понемногу запоминал нордскую речь. Пока среди ульверов, помимо Хальфсена, лучше всех знали фагрский Рысь и, как ни чудно, Трудюр, видать, ради баб расстарался.
Потому, когда Пистос всё же прислал весточку, я позвал с собой Леофсуна и Квигульва.
Хотя Феликс сказал, что нам нет нужды заботиться об одежде, мы всё же принарядились. Жаль, что я волосы не успел отбелить по старой памяти, зато надел красную рубаху с шелковыми вставками, лучшие штаны, желтые обмотки, чуток посомневался, но все же натянул сапоги, что купил в Альфарики. Да, туговаты, так не в поход же иду, а на пир, коли что, так сниму. Расчесался, волосы по бокам заплел в косы, надел несколько браслетов, колец и цепей, чтоб здешние богатеи не думали, что к ним нищий норд пришел. На поясе красовался мой топорик, там же болтался кошель с монетами, поясной нож, мешочек с огнивом и трутом, конечно же. Пригладил скудную бороду, что уже полностью закрывала подбородок, и счел, что выгляжу ну никак не хуже других.
Правда, я не понимал, как можно устраивать пиры в бане. Там же тесно, мокро и жарко! Вся одежда вымокнет. Милий, посланный Пистосом, уверял, что ничего не перепутал, и что здешние бани не похожи на наши. Но я что, бань никогда не видел?
А оказалось, что таких и впрямь не видел.
Когда мы подошли к высокой стене с резными деревянными воротами, я решил, что это чье-то поместье, во дворе которого находятся та самая терма, годрландская баня. И поначалу всё к тому и шло, ведь внутри я и впрямь увидел широкий двор, огромный каменный дом с колоннами и статуями у входа, а по сторонам раскинулись сады с цветами, ровными дорожками и скамьями. Пистос повел нас прямиком в дом, наверное, поздороваться с хозяином. А внутри было еще богаче, чем снаружи: мраморные полы, на стенах мелкими камешками выложено целое полотно с людьми, зверями, деревьями и птицами. Повсюду вырезанные из камня статуи голых мужиков и баб, хотя сразу так и не поймешь, кто живой, а кто нет, так они походили на настоящих.
Мы прошли в просторную комнату, где нас окружили рабыни и начали снимать с нас одежду. Я отбился от двоих и спросил, когда же мы пойдем в баню и почему тут такие наглые песчанки. Милий с улыбкой ответил, что весь этот дом и есть баня, и здесь полагается ходить в особой одежде, а свою надо оставить здесь. Всю мою красоту пришлось снимать и заматываться в непонятные тряпки.
Потом мы прошли в следующий зал, и я просто остолбенел. Посередине дома крыши не было, только стены, пол, а прямо в полу — пруд, в пруду плавают голые мужи, мимо ходят рабыни, разносят вино, помогают вытереться и одеться тем, кто уже наплавался. Пистос, не останавливаясь, провел нас дальше, в один из боковых залов, которых там было не меньше десятка.
— Тут есть разные купальни, — пояснил Милий. — Есть с горячей водой, с теплой и с ледяной. Есть комнаты, где умелые рабыни разомнут твое тело и натрут его целебными травами и ароматными маслами. Есть пиршественный зал. Но самое главное — здесь есть небольшая арена для развлечения.
Я спросил у Пистоса:
— Так зачем мы сюда пришли? Помыться захотелось?
— Сегодня все здание выкупил один из благородных мужей. Его сын должен получить первую руну, и в честь этого он устраивает пиршество. Отец не захотел пойти, потому послал меня от нашего рода. Ты пока отдыхай, сходи искупайся, а я поздравлю хозяина и вручу подарок. Сам праздник начнется позже.
И ушел!
Ну а мы решили осмотреть всю баню: зашли в каждую комнату, окунулись в каждую купальню от самой жаркой до ледяной, полежали под руками крепких рабынь, пока те натирали нас всяким разным, выпили немало вина и поели жареного мяса. Где-то посередине наших помывок вернулся Феликс, но его то и дело дергали разные люди, всё спрашивали чего-то, косились на нас. Милий пояснил, что молодой господин после возвращения впервые посетил чей-то прием, и его старые знакомые интересовались, где он пропадал так долго и почему так сильно изменился.
— А еще он всем говорит, что вступил в иноземный хирд, и что ты его хёвдинг. Потому на тебя так смотрят. Думают, что это за норд такой, к которому сын Пистоса пошел? Вспоминают, выступал ли такой на арене.
Хорошо, что к нам с разговорами не лезли. Только один раз подошел незнакомый фагрский юнец, пролепетал что-то и всучил мне в руки не чашку, а самый настоящий рог, украшенный на нордский манер серебром.