— Та… кхе-хе, — закашлялся я, — тащи его к двери!
Я брел обратно наощупь, уже слепой и дурной, пока меня не подхватил под руку Квигульв и не выволок наружу. Рысь, увидев мое лицо, охнул и повел в ближайшую купальню, где я долго полоскал голову в воде, прежде чем смог хоть что-то разглядеть.
— Разве это не яд? — всё еще покашливая, выдавил я. — Они же потравятся все!
Но Леофсун и Синезуб выглядели обычно, у них даже глаза не покраснели.
— Не яд, — сказал Милий. — Это дурман, от которого люди забывают о заботах и лучше засыпают. У нас такой часто жгут в спальнях или возле маленьких детей. Тут, конечно, слишком много надымили, но никто не травится.
Почему же тогда я чуть не помер? А ведь даже однорунный Милий ни разу не кашлянул? Может, на тот дурман особый наговор на меня наложили? И Феликса утащили нарочно, чтоб я за ним пришел? Еще немного, и меня даже младенец смог бы прирезать.
— Что Пистос?
Голова трещала, как будто мне обухом топора затылок проломили.
— Жив! Вон лежит, — сказал Рысь. — Он снова нажрался этим непентесом. Вон как его срубило! Еле двигаться может.
Я оглянулся и увидел Феликса на лавке, он покачивался из стороны в сторону, щерил зубы и что-то бормотал себе под нос.
— Вот же погань, — выругался я.
Для того Пистос нас и звал, чтоб такого не было.
— Надо его искупать в ледяной воде! И уходим отсюда. А ведь только человека из него сделали…
Рысь с Милием пошли приводить Пистоса в чувство, а я залез в воду целиком, оттирая с кожи и волос въевшийся дым. Вскоре они вернулись, и мы поспешили к выходу. Больше я тут не хотел оставаться, на ходу потянулся к стае, больше ради дара Дударя, так как дурнота проходила слишком медленно. Коли придется драться, так лучше бы здоровым.
Мы уже почти подошли к комнате с нашей одеждой и оружием, как до моей больной головы дошло, что слышу поблизости еще одного ульвера. Лундвар?
Я остановился, глянул на Пистоса, что висел на плече Синезуба, на встревоженного Леофсуна.
— Отчаянный здесь. Прямо в терме! — сказал я. — Квигульв, дотащишь Пистоса к нам? Ни с кем не говори, никуда его не отпускай. Там Тулле с Вепрем разберутся. Милий, ты нужен как толмач.
— Сделаю! Он легкий! — пробасил Синезуб.
— Рысь, помоги переодеть его. Потом найдешь меня!
Леофсун кивнул.
А я схватил Милия за плечо и поволок за собой. Из-за всех этих колонн, статуй и множества комнат я не понимал, где именно Лундвар, чуял лишь направление, потому отыскал его не сразу.
Отчаянный стоял на песке арены, где уже не осталось и следа от крови убитого раба. А рядом с ним возвышался здоровенный черный хускарл, тоже на шестой руне, с коротким мечом и таким же коротким железным прутом. Лундвар держал свой прежний меч, который нынче был ему тяжеловат, и уже изрядно измочаленный щит.
Он бросил мимолетный взгляд на меня и снова уставился на своего противника. Вокруг арены стояли гости и криками подбадривали бойцов.
Я рванул было на арену, но Милий повис на моих плечах, яростно шепча:
— Это не настоящий бой! Лундвар же сам пошел на арену! Ему за это платят!
— Что? Но это же…
До меня медленно дошла мысль Милия. Верно! Лундвар же стал воином арены. Я вроде бы слышал, что они дерутся не только на большой арене, но и на всяких мелких пирах для увеселения. Их выкупают на время, а потом возвращают обратно. И раз Отчаянный не раб, то его и убить не должны. Или не так? В то время я мало интересовался ареной, ибо не собирался идти туда или тащить ульверов.
Единственное, чем я мог помочь, так это держать стаю. Отчаянный до сих пор не привык к своей шестой руне, ему казалось, будто он сильнее и ловчее, чем есть сейчас, и толика сил от хирдманов ему никак не повредит. Да и исцеления Дударя лишним не будет, Лундвар уже был в порезах и пятнах своей крови. Впрочем, это меня мало встревожило: с его даром он сам всегда нарывается на меч с самого начала битвы.
— И как дерутся наемные бойцы арены? Те, что не рабы. Ну, сколько они дерутся? Пока гостям не надоест или до первой серьезной раны?
Милий сглотнул и сказал:
— Смотря какая договоренность. Если запросят бой до смерти, то будет бой до смерти одного из бойцов. Плата за такой гораздо выше, потому на пирах, как этот, смерти бывают редко. Ну и свободные бойцы сами решают, соглашаться им на это или нет. Рабов, понятно, не спрашивают.
Я потер ноющий висок.
— Значит, этот бой может быть и до смерти?
Милий кивнул.
— И если так, то Лундвар сам на него пошел? Ему что, золота мало?
— Он же хотел поднять руны. Если он убьет противника, то получит благодать.
Верно! Отчаянному хватит дури согласиться на такое.
Я не стал спрашивать, что будет, если я помешаю бою. Не хотел знать. Не хотел выбирать между наказанием и возможной смертью своего хирдмана, причем тупой и бесполезной смертью. Лучше я сам потом прибью дурня! А пока я крепко держался за стаю и надеялся, что дары Сварта, Квигульва и Дударя помогут Лундвару.
Но он явно проигрывал.
Даже несмотря на свой собственный дар и немалую потерю крови, Отчаянный не был ровней чернокожему хускарлу. Тот и выше, и руки у него длиннее, а вёрткость вообще не хуже, чем у Черного мечника. Хускарл зло скалил крупные белые зубы, громко вскрикивал, когда бил, постоянно прыгал, уворачивался, а иногда принимал удары меча на железный прут. Если бы не примеси твариных костей в Лундваровом мече, тот бы уже растрескался.
Отчаянный же выглядел слабее и сам это понимал, от того его атаки становились все беспорядочнее и расхлябаннее. И его раны почему-то не затягивались! Да я и сам понял, что что-то со стаей не так. Попытался спрятать руны на манер Рыси, но ничего не выходило.
Тут как раз подошел Леофсун. Я ясно почуял его девять рун, значит, дар самого Рыси действует. Почему-то Леофсун, как только освоился с силой хельта, стал делать вид, будто он все еще хускарл, держал девять рун и днем, и ночью, и на людях, и в одиночку. Я спрашивал, зачем это, а он сказал, что хочет крепче овладеть своим даром.
— Ну и лучше иметь хотя бы одну тайну в запасе, — говорил он.
Я еще раз осмотрел огоньки хирдманов, вглядываясь в каждый из них, и лишь заметив Хальфсена, вспомнил кое-что…
Впервые ульверовские дары переплелись в бою за Сторборг, после смерти Гисмунда и получения Видарссоном шестой руны. Тогда впервые в хирде не осталось ни одного карла. А сейчас карл был — Хальфсен. Может, он и мешает нам передавать дары? Ведь у него самого никакого дара пока быть не может.
Железный прут врезался в ребра Отчаянного, он невольно застонал и опустил щит. Чернокожий хускарл взревел пуще прежнего, заглушив даже крики зрителей, высоко подпрыгнул и обрушился на скрюченного Лундвара. Кровь из новой раны залила всю рубаху.
Он не справится.
К арене понемногу стягивали гости, одуревшие от обильной еды и излишков вина, и добрый кровавый бой представлялся им неплохим развлечением после застолья. Я бы и сам с радостью посмотрел на сражение, если бы там не было моего хирдмана. И добро бы это был толковый бой! Ради богов, чести или хотя бы из-за дури. Но умирать на потеху жирных фагров?
Я шагнул на песок, в два прыжка перенесся к бойцам, перехватил прут чернокожего и слегка надавил. Тот сразу же остановился, его оскаленное и бешеное от злобы лицо мгновенно разгладилось. Хускарл опустил оружие, отступил назад и даже слегка поклонился.
Он не взаправду ярился, а лишь делал вид! Более того, мне почудилось, что он рад моему вмешательству.
Уже второй раз меня поносили на этом пиру. Фагры кричали, потрясали кулаками. Клетус, да сожрут его гнилые черви, тоже стоял тут, он кривил рот в усмешке и что-то говорил своим приятелям.
Я подхватил Лундвара и поволок его к выходу. Видать, он держался на арене из последних сил, на одной лишь гордости.