А спустя еще седмицу вообще всё затихло. В гавани кораблей становилось меньше и меньше, сарапские войска постепенно уходили. Снова проклевывались чудом уцелевшие оборванцы и снова усаживались в людных перекрестках, жалобно протягивая увечную культю.
Я же вплотную насел на Хотевита. Совсем скоро на земли Альфарики придет весна, растают реки, и можно будет воротиться домой. А золота, что Жирные обещали вернуть давным-давно, мы так пока и не увидели.
Один раз я не сдержался и своротил ему нос набок, когда услыхал те же самые отговорки, что и сразу по приезду в Гульборг. Столько месяцев прошло! Я скоро сам по-фагрски начну говорить! Скоро привыкну жрать траву, политую оливковым маслом! Того и гляди, сбрею бороду и напялю на себя бабские тряпки! А у него всё «нету золота, долг не вернули, скоро богатейший купеческий род по миру пойдет»… Как же Жирные по миру пойдут, если в их мошне затерялись наши товары на две с половиной тысячи илиосов? А еще Хотевит блеял что-то про корабли, которые должны прийти по весне, и уж вот тогда-то он непременно расплатится. Вот я и погорячился! Дагна налетела на меня, будто наседка на коршуна, хорошо хоть догадалась оружие в руки не брать, иначе бы и ей досталось.
— Надоели отговорки! — в конце заявил я. — У меня в хирде нынче сам Феликс Пистос, сын нашего покровителя. Пойду к законникам! Глянем, что они скажут! Так что продавай и коней, и рабов, и дома и готовь мое золото! А ты, Дагна…
И я сплюнул ей под ноги.
Какая баба была! Честная к друзьям, хитрая к врагам. Настоящий воин, а не баба. Будто забыла, что из-за нее мы бежали из Раудборга, словно крысы. Из-за нее поверили Жирным и передали товар Хотевиту. Из-за нее сделались врагами живичам. Из-за нее Альрик перешагнул грань и больше толком не очнулся. Из-за нее мы просидели всю зиму в жарком Гульборге и едва не попались Набианору! А она теперь, значит, морду кривит и будто ничего не знает? Дрянь живичская!
Вот это всё я ей и высказал. Дагне хватило стыда опустить голову да глазки потупить, но что мне с того?
Так что я отправил Феликса, Хальфсена и Милия к законникам. Пусть затевают тяжбу! Слово Сатурна Пистоса, пусть и попавшего под ворожбу Набианора, всяко повесомее будет, чем слово иноземного торговца! Хвала Скириру, ворожба пророка не сделала нашего покровителя подлецом. Напротив, Сатурн Пистос вспомнил, что обещал нам помощь в возврате долга, и вознегодовал из-за коварства Жирных. Правда, выражал он свой гнев чудно:
— Как говорил Набианор: «Если кто-то взял на себя долг и не вернул его, тот всё равно что вор». Если должник может вернуть долг, но не делает этого, каждый день его опаляет бог-Солнце грехом притеснителя! Тут есть и моя вина! Я обещал помочь, но не помог! Вы всё сделали верно: записали долг при свидетелях, заверили у законника и даже потребовали залог. Милий! Возьмешься за это! Коли сделаешь всё быстро, получишь еще одну руну и десять илиосов!
— Если Милий справится, я сам дам ему эти десять золотых, — сказал я.
— Не сметь! — взревел Пистос.
Мне на миг показалось, что он сбросил с себя сарапские оковы, но фагр почти сразу же успокоился:
— То мой долг перед тобой, с меня и плата. Захочешь одарить его сверху, дело твое.
Принимал Пистос меня в саду, как и прежде, только больше не бегали тут полураздетые девки с дорогой утварью, да и стол изрядно оскудел. И сам Сатурн приосунулся, побледнел и будто уменьшился ростом. Лишь в короткие вспышки гнева можно было увидеть прежнего Пистоса, властного и уверенного.
А еще этот жрец, что ходил за ним по пятам и всё кивал, будто одобрял речь Пистоса. А какое он право имеет одобрять его слова или противиться им? Сарапская псина.
Из-за этой бритой покачивающейся головы я никак не мог собраться с мыслью, всё время представлял, как выхватываю топор и вгоняю его точнехонько в лысину. На этот раз моя рука не дрогнет, и кишки выворачивать я не буду.
Если бы не золото и не добрые отношения с Пистосом…
Потому я ушел оттуда поскорее, дабы не потерять остатки терпения. Как там говорил Простодушный? Сначала нужно подумать, что важнее, а уж потом делать. Я никак не смогу убить всех солнечных жрецов в Гульборге. Убью этого, Пистос подберет какого-нибудь другого. Сейчас надобно получить свое золото. Потом вернуться на Северные острова, защитить их и от сарапов, и от Бездны.
Глава 11
Ночью я вдруг проснулся от тревожной мысли. Здесь, в Гульборге, время течет незаметно: что зима, что лето — всё едино. Снега-то нет. А вдруг уже пора отплывать? Вдруг в годрландский пролив вот-вот войдут живичские ладьи с раудборгским хёвдингом или хирдом, нанятым Жирными? Вдруг я размяк под жарким солнцем и спутал не только месяцы, но и целые зимы? Как в сказе о твари, что пожирала время!
Я сел и принялся считать. Из Раудборга мы ушли в самом конце весны, уже на исходе месяца Фольси(1). Три месяца петляли по живичским рекам. Месяц проторчали в Гульборге без дела, еще полтора месяца охотились в пустыне. Выходит, что Альрик умер в Нарлову(2) пору.
Потом нас стали зазывать на пиры и гуляния, и мы прокутили еще месяца полтора, пока не прибыл Набианор. Седмицу мы ждали до игр в его честь, а спустя три седмицы он позвал к себе Пистосов. Ушел он в начале Скирирова(3) месяца, а сейчас, получается, уже конец. Поди, лед на живичских реках уже вот-вот вскроется. Надо было раньше тяжбу затевать! Ну ничего. Еще пару месяцев я смогу выждать, а дальше либо забывать о золоте, либо хватать Хотевита за горло и вытряхивать всё, что только можно, вплоть до исподнего Дагны.
Наутро, как только заявился Милий, я схватил его за грудки и начал выспрашивать по срокам. В Гульборге счет дням вели четко, хоть и иначе, чем у нас; хвала Скириру, я всё посчитал верно. Первые ладьи здесь ждали со дня на день, но, понятное дело, не из северного Раудборга, а из южного Холмграда.
— Только я ведь не для этого пришел, — сказал Милий, отряхнувшись. — К господину Пистосу приходил гонец, чтобы зазвать юного господина на пир в честь ушедшей богини плодородия. Несколько раз приходил, очень настойчиво звал.
— Какой, в Бездну, богини? У вас же нынче нету богов, кроме Солнца.
— Так я ж и говорю: в честь ушедшей богини. Старых богов нет, но люди все еще проводят ритуалы. Если не принести дары, каков будет урожай? Будет ли щедра земля? Один бог не может уследить за всем порядком!
Я невольно усмехнулся:
— Эх, Милий, зря Пистос не взял тебя к пророку…
Вольноотпущенник перепугался:
— Не говори так. Мой господин ведь тоже… ну, свинью выбрал, которую зарежет. Как же без этого?
— А жрец?
— Мой господин кругу поклоны отбивает, мяса не ест, пророка почитает. Если зарежет одну свинью, хуже не будет, а людям спокойнее.
Вот оно как! Значит, даже всемогущему пророку не под силу зараз изничтожить старые обычаи. Они всё равно проклевываются и сквозь ворожбу, и сквозь солнечную паутину.
— Кто же нынче такой храбрый, что намеревается аж пир устроить и гостей созвать? И зачем ему наш Пистос?
Милий покачал головой:
— Сказать по правде, то новый род, пробился в знать лишь при сарапах. В прошлый приезд Набианор пожаловал Брутусу часть отобранных земель, а вот за какие заслуги — неизвестно, но слухи ходили всякие. Поговаривали даже, что Брутус, в то время обычный воин, стоял на воротах и открыл их сарапам, только как один человек смог бы убить всех стражников? Словом, в одночасье Брутус из черни стал аристократом с правом покровительства. Господин Пистос тот род всегда презирал и сыну ходить к ним запрещал, только господин Феликс всё равно завел дружбу с сыновьями Брутуса на пирах у других родов, менее щепетильных.
— Каких? — недопонял я.
— Не таких разборчивых, как мой господин.
— И что они хотят, эти Брутовы дети?
— Чтобы господин Феликс пришел к ним на пир. И гонец особо попросил, чтобы господин взял с собой северных друзей. Можно хоть всех.