После присоединения к хирду клетусовцев и двух знаменитых хельтов Стратор поувял и заткнулся. Одним из последних швырнул наземь ножны с мечом и шагнул было на борт «Сокола», но я преградил ему дорогу.
Фагр растерялся:
— Я же согласился пойти под твою руку. Бросил меч. Согласен и на Безднов север!
Выслушав пересказ Милия, я покачал головой:
— Ты подстрекал людей захватить мой корабль и забрать мою добычу. Сейчас согласен, а завтра нападешь со спины. Я уже видел предателей, и ты явно таков.
Сначала я хотел отрезать ему язык, чтобы он не побежал в Гульборг и не рассказал о нас прежде времени. Но что, если он знает грамоту? Нет, я не мог так рисковать. Не своим кораблем и не своими людьми.
Впрочем, я не был зол. Проще убить одного крикуна, чтобы остальные даже не помышляли ни о чем подобном. И раз фагры не признают внезапного нападения, пусть это будет честный бой.
— Меч! Возьми, — сказал я на фагрском, указывая на брошенное Стратором оружие.
Тот оскалил зубы:
— Наконец пляски закончились.
Не сводя с меня глаз, он наклонился, медленно поднял пояс с ножнами, затянул его, поправил. Резко выдернув короткий меч, Стратор прыгнул на меня. Я легко уклонился. Тогда фагр остановился, выдохнул и взял меч иначе. Я уже видел такой хват — у Клетуса. Только недаром же я последний месяц сражался с Дометием.
За моей спиной послышались смешки и шепот.
Укол. Я снова чуть повернулся, пропустив меч мимо. Стратор взрыкнул и перешел на колющие удары, рассыпая их налево и направо, не тратя время на замахи. Я же крутился возле лезвия, так и не вытащив топор. Ловкость и сила клетусовцев, верный глаз их же лучника да опыт сражений с Дометием придавали мне небывалую уверенность. Это и еще стая. Казалось, я могу закрыть глаза и всё равно не получу ни единой раны. А если и получу, то есть еще дары Отчаянного и Дударя.
— Да бейся же ты! — прорычал Стратор, как я когда-то Клетусу.
— Милий, спроси, не будет ли теперь мое нападение подлым? Готов ли он к сражению?
С «Сокола» раздался смех, стоило только вольноотпущеннику пересказать мои слова.
— Бей!
Топорик сам прыгнул мне в руку. Взмах — отбил меч в сторону, разворот — шип на обухе топора пробил Стратору висок.
Я вытер оружие о его рубаху, выпрямился, тут-то меня и догнала новая руна…
Мы гребли без роздыху, пока не оставили узкий пролив далеко за спиной. Я отвел «Сокола» подальше от берегов, где густо сновали как торговые, так и боевые корабли, а потом еще день мы искали устье нужной реки.
Я чувствовал нетерпение ульверов, что получили десятую руну, но всё откладывал и откладывал, пока не наткнулся на небольшой приток. Только уйдя на день пути от главного русла, я остановил корабль.
Ульверы быстро собрали небольшой домишко из четырех стен и крыши, сложенной попросту из бревен. Эта хоромина не укроет ни от дождя, ни от снега, ни от ветра, но для моих нужд сгодится. Мне не хотелось оставлять хирд, не хотелось усыплять дар, особенно когда не доверял доброй половине воинов, но присутствие Болли Толстяка и Трехрукого Стейна успокаивало. Уж им достанет и силы, и чести, чтобы защитить моих волков.
Первым я позвал Дударя. Потом Вепря. Эгиль Кот, Простодушный, двое бойцов с арены.
Всякий переход длился не меньше целого дня, и потом ночь я просиживал возле хирдмана, чтобы убедиться в его здравии и разумности. Короткий сон — и по новой.
Это было нелегко. У каждого переход проходил по-своему. Дударь в какой-то момент начал покрываться язвами, его лицо обсыпало волдырями размером с голубиное яйцо, и я решил, что он превращается в тварь, даже взял топор в руки, но выжидал, пока Бьярне нападет первым. Когда он вовсе утратил человеческий облик, лишь его голубые глаза удержали меня от удара. А потом волдыри разом лопнули, источая вонь и гной, а из-под них показалась чистая гладкая кожа. Дударь враз помолодел, словно змея, скинувшая старую кожу.
Вепрь не бесновался. Он ел твариное сердце так, будто грыз яблоко, не морщась и не кривя лицо. Я ждал чего-то такого… ну, снова язвы, или там зубы, или хотя бы бешенство и попытку меня убить. Но вот сердце закончилось, Вепрь глянул на меня, протянул руку:
— Еще!
Ульверам я решил отдать самые лучшие сердца — от огненного червя, и у меня был запас, но что-то всё же показалось странным, потому я не спешил вытаскивать второе.
— Ещё! — взревел всегда спокойный Вепрь. — Ещё!
Вскочил, начал срывать кору со стен, ломать и пихать себе в рот. Судя по всему, его терзал мучительный голод. Десятирунные, конечно, могут пережить многое, в том числе и грубую кору в своем животе, но я всё же схватил Вепря и держал, пока он не уснул. Отделался всего лишь синяками да отгрызенным куском кожи на плече.
Эгиль ни с того ни с сего вообразил себя белкой или каким-нито другим зверем, всё порывался вскарабкаться на стену. Это было скорее смешно, чем опасно.
Простодушный с самого начала и до конца не замолкал ни на мгновение. Просто после очередного проглоченного куска его речь смешалась и стала походить на слова умалишенного. Потом там начали мелькать фагрские, сарапские, живичские слова, а смысл исчез вовсе. Херлиф всё хотел донести до меня какую-то мысль, он ходил туда-сюда, потрясал руками, порой подскакивал ко мне, хватал за грудки и говорил, говорил, брызгая слюной, что-то спрашивал, но я давно потерялся в этом месиве, потому мог лишь качать головой. Простодушный ярился от моей бестолковости, отпускал мою рубаху и снова начинал бегать по домику. От него я устал больше всего. Жаль, что после пробуждения он не помнил, что хотел мне поведать.
Дагейд толком не знал меня, второй его боец не знал нордский, а я лучше понимал фагрскую речь, чем говорил на ней, потому мне сложно было успокоить их. К тому же они пока не привыкли к ульверам. Наверное, из-за этого они оба напали на меня. Напали яростно, жестко, помня всё, чему обучила их Арена. Лишь за счет больших рун я сумел подавить их и сдерживать до тех пор, пока они не уснули.
Живодера я оставил на самый конец. Наверное, потому, что боялся.
Перед началом я хорошенько выспался, отъелся и отдохнул. А бритт будто и не торопился никуда, ходил по лагерю, пугал новых хирдманов своими шрамами, предлагал сделать им такие же, проверял силу на свежеиспеченных хельтах, чтоб сравнить с тем, когда он съест твариное сердце.
Перед входом в дом я сказал ему снять всё оружие, в том числе и нож. Живодер же оскалился и скинул с себя вообще всё. Даже одежду. Так голышом и вошел.
Я и сам не знал, почему так боялся. Это ведь не кто-то, а Живодер. Он ходит с нами уже три зимы, редко идет наперекор слову хёвдинга, всегда помогает хирду. К тому же я взял его в стаю! Бритт не обладал какой-то особой силой, так что я легко с ним справлюсь. Но почему-то меня слегка потрясывало.
Как и с предыдущими ульверами, я протянул сердце огненного червя и завел было привычную речь о том, чего ждать. Живодер же усмехнулся, устроил на холодной земле свой тощий зад и сказал:
— Не надо. Сердца не надо.
— Ешь! Ты же видел, что стало с Альриком!
Бритт замотал косматой головой.
— Альрик слаб. В нем страх. Страх, а потом устал.
— А в тебе что?
— Любовь! — Живодер недвусмысленно подергал бедрами. — Страсть! Я люблю Домну, а она — меня! Когда я встречу, отдеру ее, как никто не драл.
— Конечно, — рассмеялся я. — Но прежде ты станешь измененным, и я убью тебя. Потому жри Бездново сердце!
— Смотри!
Тощий бритт поднатужился, поерзал немного, скрючился и замер, не дыша. Поди, снова кривлялся. Я уже хотел влепить подзатыльник и запихать твариное сердце прямо ему в зубы, как вдруг услышал в его рунной силе изменения. Он и впрямь становился хельтом. Вот так, безо всякой твари!
Я невольно попятился, пока не уперся спиной в стену.
Спустя несколько вдохов Живодер выпрямился, легко встал на ноги и потянулся всем телом.
— Видишь? Теперь я хельт. А сердце отдашь другим.
— Как? — выдавил я из пересохшего горла. — Что это за колдовство? Если ты так мог, почему не сделал сразу? Зачем ждал?