Она резко обернулась. Свет из чердачного окошка падал прямо на Гудмунда сына Торда, стоявшего в чем мать родила. В одной руке у него было полотенце, в другой – миска для умывания с красноватой водой. Гудрид в испуге уставилась на кровоточащую царапину, тянувшуюся от паха до пояса, и ей бросилось в глаза, что Гудмунд находится в возбужденном состоянии. Она отпрянула к кровати и смущенно проговорила:
– Вот… здесь твои вещи, Гудмунд… Я их выстирала.
Гудмунд широко улыбался.
– Я вижу, в этом доме даже и просить ни о чем не нужно. Не успел я надеть на себя одежду Гуннульва, как мне уже несут мои собственные вещи – сухие и заштопанные… И принесла их та, о которой я только что думал!
Гудмунд говорил, приближаясь к кровати: он взял свои штаны и натянул их на себя. Мягкая шерсть обрисовывала контуры его возбужденного естества, и Гудрид ощутила, как в ней поднимается горячая волна желания. Она судорожно вздохнула и посмотрела прямо в лицо Гудмунду.
– Я вижу, ты поранился… У меня есть хорошая мазь, если тебе понадобится… А также тому, с кем ты бился…
Карие глаза померкли, но Гудмунд продолжал сохранять дразнящий вид.
– Боролся я с веткой, и с ней-то как раз ничего не случилось: она просто не хотела стоять как надо в той ловушке для лисиц, которую придумал Хальвор. А тут я подвернулся. А кто для меня лучшее лекарство – ты, наверное, угадала!
Он стоял так близко, что Гудрид ощущала тепло, исходящее от его тела. Гудмунд схватил ее руку и прижал к своей груди. Но она отдернула руку, будто обожглась; мысли вихрем закружились в ее голове… Гудрун дочь Освивра, Турид Златокожая, Ислейв Красавчик и Харальд Конская Грива – их страсть принесла им одни только беды! И если сейчас она уступит своей страсти, то и ей не миновать несчастья.
Бывают, конечно же, замужние женщины, которые идут на поводу у своих желаний и не заботятся о чистоте брачного ложа. И мужчины тоже спят, с кем захотят, пока не попадется им навстречу свободная женщина, отец и братья которой способны отомстить за нее, или же не найдется муж, который постоит за свою жену. Гудрид просто всегда знала, что ей не надо беспокоиться на этот счет. С тех пор, как она вышла замуж, они с мужем в радости делили жизнь. Она любит Карлсефни, в смятении подумала она, любит его тело, его ласки, его голос. Ощущая на себе дразнящий, жадный взгляд Гудмунда, она внезапно поняла, что если бы она оставалась женой Торстейна сына Эрика, то ей было бы не понять, что значит вести себя, словно весенний ручей, и что значит желание Гудмунда, сила его притягательности. А он… он, скорее всего, понимал, что ей ведома страсть, что она умеет прикасаться губами к горячему и сильному мужскому телу…
Гудрид сглотнула и твердо произнесла:
– Кажется, ветка прихлопнула тебя по голове, Гудмунд! Я пойду и приготовлю тебе снадобье. Захвати с собой порванную одежду, я починю ее.
Пока она спускалась по лестнице, вдогонку ей летел добродушный смех.
В тот день, когда Гудмунд со своей свитой должны были отправиться за кораблем, Гуннульв с Карлсефни уже находились на пути к дому. На прощание Гудмунд взял Гудрид за руку и тихо сказал:
– Хорошо, что меня не будет несколько дней. Даже не знаю, что для меня больнее – видеть твоего мужа или знать, что ты его жена.
Гудрид испытала облегчение, глядя вслед удаляющемуся Гудмунду. И пока они вместе с Сигрид и остальными стояли на дворе и махали отъезжающим, она думала об одном Карлсефни и о том, что он не дотрагивался до нее вот уже несколько месяцев.
А ночью ей приснилось, что у нее чешется бедро. Во сне она подняла юбку, чтобы посмотреть, что там такое, и увидела, что прямо сквозь нежную кожу пророс цветок ложечницы. Он уже распустился, сияя белыми цветами, а корни его были собраны в маленькое колечко. Гудрид дернула за цветок, приготовившись испытать боль, но цветок не поддался, а в ней самой только поднялось блаженство. Когда на следующее утро она проснулась, ее грезы все еще стояли перед ней, и она внимательно осмотрела свое бедро. Оно было белым и гладким, но на груди остался красноватый след от амулета Фрейи.
Вернувшись домой, охотники радовались удачной охоте и, проголодавшись, набросились на еду, так что Карлсефни и Гудрид оказались наедине уже поздно вечером. Пахло нагретой солнцем смолой, будто на корабле, а маленькое окошко было распахнуто настежь, и через него в комнату проникали ночные звуки, смешиваясь с нежным ароматом цветов. Гудрид чувствовала себя молодой, счастливой, манящей, оказавшись в объятиях Карлсефни.
А на рассвете ей вновь приснилось, что на ее теле вырос цветок ложечницы. Но теперь он казался увядшим, и когда она легонько дернула его, корни сразу же поддались, а на месте растения остался слабый, красноватый след, как от укуса.
ПЕНИЕ КУКУШКИ НА ДВОРЕ
Скот пасся на лугу, когда вернулся Гудмунд сын Торда со своим кораблем. Мычание и блеяние смешалось с выкриками людей на берегу, встречающих команду Гудмунда.
Они с Карлсефни славно поладили друг с другом. Оба были известны среди мореплавателей и расспрашивали друг друга об общих друзьях, рассказывая о путешествиях в дальние страны.
– Мое первое долгое путешествие было как раз в Йорвик, – говорил Карлсефни, прихлебывая из пивной кружки, которую налила ему Гудрид. – Но так как мне было всего тринадцать зим от роду, то я не очень-то разбирался в ценах. А после того, что ты рассказал, может статься, что я в следующий раз, плывя из Исландии, обязательно зайду в Йорвик.
– Только там ты найдешь лучший бисер и шитье серебром, – сказал ему Гудмунд. – Ив последнее время в тех водах редко появляются морские разбойники. Товар мой всегда был в безопасности, и лишь некоторые из моих людей погибли в свое время.
Улыбаясь, Гудрид подала мужчинам блюдо вареной трески. С тех пор как муж ее вернулся домой с охоты, она не могла нарадоваться на него, слушая о его планах на будущее. И его близость походила на долгожданный дождь для увядшего растения. Гудрид чувствовала в себе силы на любые путешествия, а главное – на поездку этим летом в Исландию.
«Рассекающий волны» уже стоял новехонький и готовый к отплытию. Однажды вечером за разговором Карлсефни сказал:
– Ничто так не хорошо для корабля, как смола. Ты оказал мне большую услугу, Гудмунд, уступив так много бочек со смолой, я продам остаток дома, в Скага-Фьорде. К тому же мало у кого еще найдется такой истрепанный корабль, как у меня. Я собрался купить себе новый, побольше…
– Когда же ты отправляешься в новое путешествие? – спросил Гудмунд.
– Скорее всего, через три лета – надо же пожить немного в Скага-Фьорде.
– Тогда может статься, что мы повстречаемся – может, в Норвегии, а может, в Йорвике или Хедебю. А может, я и сам отправлюсь к вам в Исландию, если найду себе хорошего лоцмана.
– Это не трудно, – ответил ему Карлсефни. – Многие исландские купцы плавают на норвежских кораблях, потому что у них самих корабли поистрепались, а еще потому, что у норвежцев меньше преград, когда те торгуют в Исландии.
– В таком случае, я обязательно наведаюсь к вам в усадьбу! – беспечно сказал Гудмунд.
– Ты всегда найдешь у нас сердечный прием, – ответил Карлсефни.
Гудрид подумала, что славно было бы принять Гудмунда в своем собственном доме. Теперь, когда он выбросил из головы мысль о том, что она будто бы несчастлива в браке, Гудрид смогла оценить его дружбу и была благодарна ему за то восхищение, которое он выказал ей. А той встречи на чердаке, когда ее захлестнуло желание, она больше не страшилась, ибо теперь каждый вечер Карлсефни утолял ее страсть к нему.