Сын Гудрун Торд стоял на дворе, когда гости подъехали к дому. Слуги помогли им сойти с коней, и Торд попросил Гудрид и ее людей подождать немного в доме. Гудрун сейчас в своей церкви, но за ней уже послали.
– Спасибо тебе, Торд, – улыбнулась ему Гудрид. – Пожалуй, я останусь на дворе, чтобы полюбоваться окрестностями.
Она слышала, что последний муж Гудрун не скупился на обустройство своего дома и выстроил лучшую в Исландии церковь. С тех пор как Гудрид уехала из Норвегии, она видела только два дома, целиком сложенные из бревен – в Хьярдархольте и здесь, у Горы. Подняв голову, чтобы полюбоваться резным коньком на крыше амбара, она заметила, как из-за угла ей навстречу выходит Гудрун дочь Освивра. Она вела за руку детей, а следом за нею шла молодая женщина.
Гудрун заметно постарела с тех пор, как они с Гудрид виделись в последний раз, но осанка ее по-прежнему была прямой. На глазах выступили слезы, когда она радостно поцеловала свою гостью.
– Добро пожаловать в мой дом, Гудрид. Бог услышал мои молитвы! Я знала, что ты уже в пути, и распорядилась приготовить тебе кровать в доме. Ты будешь делить постель с Тордис, моей невесткой, которая приехала повидать маленькую Хердис.
И Гудрун показала на белокурую девочку возле себя.
– Хердис ночует у меня, да и Стюв тоже, когда Торд берет его с собой ко мне.
Маленький мальчик поднял лицо к Гудрид, услышав свое имя. Она полагала, что ему около четырех лет. Ребенок был слепым. Но речь его была разумной и правильной, когда он произнес:
– Бабушка, ты обещала рассказать мне, как выглядит наша гостья. У нее красивая одежда? И сколько ей лет? И резвая ли у нее лошадь?
– Лошадь Гудрид дочери Торбьёрна стоит уже в стойле, – добродушно начала Гудрун. – И сама Гудрид гораздо моложе меня, на целых семнадцать зим. Дорожный плащ ее подбит мехом, и если ты попросишь ее, то она, может быть, разрешит тебе потрогать чудесную цепь, на которой висят швейные принадлежности и ножик. А если ты дотронешься до ее золотого креста, то не забудь перекреститься, как я тебя учила.
Стюв выпустил руку Гудрун и послушно перекрестился, повернув личико к бабушке.
– А она разрешит мне дотронуться до ее лица?
– Спроси сам у Гудрид.
– Конечно, разрешу, – сказала Гудрид, – ты сделаешь это, как только мы сядем в доме.
Они выпили свежего молока с молодым дягилем, и Гудрид, глядя на изрезанное морщинами лицо Гудрун, думала, чувствует ли та себя столь же искалеченной жизнью, так что продолжение этой жизни воспринимается как наказание. Именно это чувство испытывала Гудрид с тех самых пор, как увидела, что Карлсефни лежит рядом с ней бездыханный.
Она вздрогнула, когда маленькая ручка легонько дотронулась до ее щеки. Она даже не заметила, что Стюв успел вскарабкаться на лавку и теперь просил ее:
– Гудрид, можно мне потрогать твое лицо?
– Можно, но сперва я поглажу твои волосы! – И Гудрид провела рукой по кудряшкам ребенка. Забравшись к ней на колени, мальчик медленно провел руками по ее лицу, и от его легких пальчиков она узнала о своей внешности гораздо больше, чем говорило ей об этом ее бронзовое зеркало. Лицо ее вылепили тридцать девять лет и зим; щеки и подбородок – округлые поля и пашни; нос – как межевой знак; глаза и рот – окна дома, в котором теплилась жизнь. А морщины, которые так внимательно нащупывал Стюв, – высохшие русла ручьев, ждущие слез.
– Она такая красивая, – сообщил Стюв. – Я хочу подружиться с ней.
– Спасибо тебе, – ответила Гудрид. – Я тоже хочу подружиться с тобой.
Гудрид погрузилась в мирную, безмятежную жизнь на Священной Горе. Младший сын Гудрун вел хозяйство, и в распоряжении его находилось множество слуг и рабов. Гудрун всегда была искусной пряхой и не упускала случая посидеть за этим занятием, но зрение ее слабело, и долго прясть она уже не могла. Она часто ходила в свою церковь и иногда брала с собой Гудрид. И когда та преклоняла колени рядом с подругой в маленьком, пахнущем смолой помещении, молясь Господу, мысли ее уносились далеко.
Прежде чем вернуться в дом, они обычно задерживались на церковном кладбище, где были погребены многие из родичей Гудрун и где плоский зеленоватый камень отмечал собой место захоронения Халльвейг, матери Гудрид. Гудрид знала, что отец перевез тяжелый надгробный камень через горы из самого Хеллисвеллира, и похоронил и жену, и младенца на Священной Горе, когда она еще принадлежала Снорри Годи. И только сейчас, когда Гудрид сама горевала о муже, она поняла, какая сила двигала ее отцом.
Когда Стюв со своим отцом собрались уезжать со Священной Горы, Гудрид взяла мальчика на руки, чтобы поцеловать его на прощание. Ручки его скользнули по золотому ирландскому кресту, подаренному Карлсефни, и Слов задумчиво сказал:
– Твой крест красивее, чем бабушкин, и не такой тяжелый.
Гудрид с удивлением заметила, что Гудрун невольно коснулась рукой ворота, словно ее ударили. Ей показалось странным, что такая богатая женщина, как Гудрун, не может купить себе дорогой крест. Все дело, наверное, в том, что та привыкла носить свой простой крест под сорочкой, как она сама когда-то носила золотой крест короля Олава и амулет Фрейи, скрывая их от посторонних глаз.
Проводив родичей, Гудрун вместе с Гудрид отправилась в церковь, а Тордис взяла крохотную дочурку с собой в поле, – сплести ей венок. День выдался жаркий, и маленькая Хердис раскапризничалась. Собаки лениво бродили по двору, но после обеда ветер переменился, и с Широкого Фьорда повеяло свежестью.
Обе женщины перекрестились, окропив пальцы в святой воде, и преклонили колена перед резным мальтийским крестом. Они не стали зажигать лампу, ибо через крестообразные оконца в стенах еще проникал дневной свет, Гудрун дочь Освивра не произносила ни слова, даже не прочла вслух «Отче наш». Она смотрела прямо перед собой, и мысли ее были далеко.
Оказавшись в прохладном, тихом полумраке, Гудрид закрыла глаза. Грешно поклоняться иным богам, кроме Христа, сказал ей тогда епископ Бернхард. Теперь ей стали понятны эти слова. Карлсефни и сыновья тянули ее каждый в свою сторону, и в такие минуты она ощущала, что нельзя служить двум господам одновременно. Христос взял на себя грехи мира и искупил людей, даровав им спасение – а значит, и ей тоже…
Она отогнала от себя лишние мысли, чтобы сосредоточиться на духовном. Может быть, Христос захочет сказать ей что-то важное, если она оказалась в Его доме! Она стремилась узнать наверняка, видит ли ее Бог, знает ли, что она ждет встречи с Карлсефни в христианском Раю.
Пространство вокруг нее становилось все темнее и глубже, как в тот раз, когда она пела для Торбьёрг-прорицательницы. И все ее мысли и чувства были поглощены одним: «Господи, укажи, что мне делать…»
Наконец в темноте вспыхнула полоска света: тепло его согревало, ласкало, и на Гудрид снизошло умиротворение. Она не спешила открывать глаза, надеясь, что это чувство продлится, но оно исчезло. И все равно она ощущала всей душой, что обрела силы жить дальше. Осиянная этим светом, она теперь верила, что Христос не оставил ее. Никогда больше она не обратится к другим богам.
Она бросила взгляд на Гудрун, которая продолжала смотреть перед собой, беззвучно шевеля губами. Почувствовав на себе взгляд Гудрид, та перекрестилась и повернулась к подруге с чудным выражением лица.
– Пойдем, Гудрид, настало время показать тебе мою гору.
Больше она не произнесла ни слова, пока они не очутились у самого подножия Священной Горы и начали подниматься по тропинке, ведущей вверх, к поросшей травой площадке, на расстоянии в сотню локтей от них. Гудрун перекрестилась и тихо сказала, словно боясь разбудить спящего ребенка:
– В горе этой живут духи: здесь были похоронены многие предки Снорри Годи… Иногда они выходят наружу, чтобы взглянуть на тех, кто нарушает их покой, и не любят, если кто-то увидит их, и если ты обернешься назад, они проклянут тебя. Поэтому смотри только вперед, когда поднимаешься в гору, а когда достигнешь вершины, можешь загадать желание. И может статься, что оно будет исполнено.