Она бы упала, если бы Карлсефни не поддержал ее. Он внес ее в спальню и положил на кровать, крикнув Эльфрид и послал за соседками. Гудрид лежала не шевелясь, обессилев от начавшихся схваток. Ей было все равно, кто будет принимать роды, и она уже давно чувствовала себя уставшей, а теперь боль и вовсе похитила у нее последние силы.
Никто не осмеливался перенести роженицу в более удобное место. Сильные, умелые руки помогали ей рожать. Она не знала, чьи это руки, ибо всякий раз, когда открывала глаза, она видела перед собой только кровавую пелену и испытывала невыносимую боль, так что даже не могла разобрать, что говорят окружившие ее люди.
Потом она почувствовала, что кто-то дал ей питье, которое вернуло ей силы, а к груди ее приложили новорожденного. В полубреду она ощутила крошечное тельце, плотное завернутое в пеленки, жадный ротик, схвативший ее грудь. Неужели это ее малыш? Две женщины собирались уже приподнять ей ноги, чтобы подстелить сухой мох.
– Плохо, что у нее такое кровотечение, – произнес голос, который Гудрид не узнала.
– Послед был целым. Если она будет лежать спокойно, то справится сама.
Последний голос звучал резко, сухо – словно у старой Торунн, подумала Гудрид и закрыла глаза. Ей мешал свет жировой лампы у изголовья.
А суровый голос продолжал:
– Настало время моему сыну наречь ребенка именем.
Кто-то взял ребенка из рук Гудрид, и Карлсефни произнес:
– Гудрид, твоя очередь выбрать имя для нашего мальчика.
Она с усилием открыла глаза и встретилась с заботливым взглядом Карлсефни. Облизнув губы, она тихо, но отчетливо произнесла:
– Торбьёрн, в честь моего отца.
Карлсефни радовался своему второму сыну так же, как и первенцу, но Гудрид казалось, что обе привязанности стоят так далеко друг от друга во времени и пространстве, что никак не сочетаются друг с другом. И когда ей вновь дали маленького Торбьёрна, она подняла глаза и увидела, как над ней склонилась Торунн, поправляя ей одеяло. Уже засыпая, она услышала ее голос:
– Я бы выбрала имя Торд, в честь моего мужа.
«Мне все равно, – промелькнуло в голове Гудрид. – Главное, что я родила Карлсефни еще одного сына».
ВСТРЕЧА С ГУДРУН ДОЧЕРЬЮ ОСВИВРА
Между Гудрид и ее свекровью отныне царила дружба. Торунн пожелала сама подыскать для Торбьёрна кормилицу и воспитать его на Рябиновом Хуторе, но Гудрид, узнав об этом от Карлсефни, отклонила это предложение. Она еще способна выкормить своего ребенка, и нити, привязывающие ее к Торбьёрну, ничуть не слабее, чем ее привязанность к Снорри. И она хотела, чтобы второй сын был с нею в Глаумбере.
Карлсефни не противился ей и сказал также, что нет никакой спешки в том, чтобы отдавать сыновей куда-то на воспитание или крестить Торбьёрна. Они могут попросить об этом самого епископа – Бернхарда Книжника, – когда он приедет на север, чтобы летом освятить церкви и рукоположить местных священников. Епископ будет поважнее того священника, который живет в Хове у Халльдора и который выглядит таким тщедушным, что и комара не окрестит.
Гудрид не была на альтинге: Карлсефни запретил ей ехать с ним, потому что она была еще слишком слаба после рождения Торбьёрна. Прежде чем уехать на альтинг, Карлсефни дал старшему сыну в воспитатели надсмотрщика Арнкеля, и тот подарил мальчику щенка, Снорри едва заметил, что отец уехал, настолько он был поглощен своей зверюшкой.
– Мне нужно немного воды, и тогда я нареку щенка именем Гудмунд! – заявил Снорри.
– Гудмунд? – в смятении переспросила Гудрид.
– Конечно, – терпеливо, с отцовскими интонациями ответил Снорри. – Папа говорит, что Гудмунд сын Торда спас мне жизнь, когда я чуть не утонул, а теперь я хочу спасти его и вытащить из воды.
Направляясь к дому, чтобы положить Торбьёрна в люльку, Гудрид виновато думала о том, что ни разу за последний год не вспомнила о Гудмунде сыне Торда, хотя он и спас ее сына, да и ей самой дал почувствовать себя желанной и любимой… Но потом она припомнила, что произошло на чердаке и те слова, которые он сказал ей на прощание, и кровь прилила к ее щекам. Она понимала, почему старалась вытеснить его образ из памяти. Он показал ей, что в ней самой таится что-то дикое, пугающее, внезапное, как сама Фрейя.
Карлсефни со свитой вернулся с альтинга домой и рассказал много нового.
– Что слышно о Гренландии? – спросила у него Гудрид.
– Ничего особенного. Никто не знает в точности, что там происходит, пока Фрейдис с Торвардом были в Виноградной Стране. Насколько мне известно, они вернулись домой с поредевшей командой и поговаривали о колдовстве, ссорах, убийствах и сожжениях. Гренландцы твердо уверены, что скрелинги заколдовали Виноградную Страну, и потому у людей пропала всякая охота ехать в наши дома в Винланде. Во всяком случае, Лейв просто приходит в ярость, когда кто-нибудь заводит с ним разговор об этом!
Гудрид мысленно видела перед собой дома, которые она с другими женщинами оставила в превосходном состоянии. А Карлсефни продолжал:
– Морской хёвдинг еще рассказал мне, что Торкатла снова овдовела прошлой весной и просила взять ее с собой в Исландию, чтобы прожить остаток жизни у нас, но он посчитал, что она слишком стара и немощна для столь долгого путешествия.
– Да, Гренландия лежит далеко, – задумчиво произнесла Гудрид. Ей тяжко было осознавать, что она ничем не может помочь Торкатле… А потом она прибавила: – Наверное, именно туда следовало бы уехать Греттиру Могучему!
– В таком случае, плохо бы пришлось нашим друзьям в Гренландии! Греттир храбрый и сильный, и он хранит верность тем, кого любит, но таковых слишком мало. Кстати, на альтинге я встретил друга и зятя Греттира сына Торхалла сына Гамли. Он сказал мне, что Торхалл живет теперь у него в Меларе, но он так занемог после пережитого кораблекрушения и времени, проведенного в Ирландии, что трудно понять, правду ли он говорит о Винланде и своих путешествиях или же нет.