Девушка чувствовала себя свободно, идя вместе с двумя братьями наверх, к дому. Наискосок от фьорда лежала широкая зеленая равнина, а за ней – крутые горы. Оттуда доносилось воронье карканье. Одна за другой тянулись громадные скалы к северу, а по берегам лежали заливные луга, и на них росли березы и ивы.
Гудрид невольно воскликнула, увидев, до чего же хороши пастбищные земли в Братталиде. Торстейн довольно усмехнулся.
– Да, здесь лучше, чем в Исландии! Зимой мы способны прокормить шестнадцать коров.
– А что рыба, ловится? – спросила Гудрид, поглядывая на водную голубую гладь с качающимися в ней отражениями ледяных вершин.
– Да, улов неплохой. Охотимся еще и на тюленей и китов. А в реках попадаются жирные гольцы: мать наверняка угостит тебя и свежей, и вяленой рыбой, так что сама попробуешь! Летом, охотясь на севере от Братталида, можно разбогатеть еще на шкурах и моржовых клыках. Теперь, когда Лейва нет дома, а отец нездоров, один из нас остается на дворе, а Торвальд отправляется на север на несколько дней. Смотри, вон стоит корабль нашего отца.
И Торстейн показал рукой на другой берег фьорда, где виднелся свежевыкрашенный корабль Эрика, словно павлин среди стаи гусей, каковыми казались прочие лодчонки.
– Этому кораблю всегда сопутствует удача, и он бывал в дальнем плавании! – сказала Гудрид и с улыбкой повернулась к Торвальду.
– Удача зависит от капитана. Но корабль этот действительно отличный, и я охотно бы отправился на нем к чужим берегам, – ответил Торвальд. Он явно предпочитал, чтобы говорил брат, но Гудрид видела, что и он приветлив к ней.
Войдя на двор, они увидели слева маленькую церковь и кладбище, окруженное низенькой каменной оградой. Торстейн сказал:
– Мы называем ее материнской церковью – отец никогда не входил в нее. А ты, наверное, крещеная, как и все остальные в Исландии?
– Да… – Гудрид в смущении думала, что сказать, потому что лоцман предупредил их, что Эрик и Тьодхильд поссорились из-за новой веры. – Отец научил меня христианским молитвами, и я знаю, что они означают на северном языке, но я не совсем понимаю их.
Торвальд отвернулся, а Торстейн дружелюбно сказал:
– И не только ты одна. Зачем забивать себе голову?
На дворе царила оживленная суматоха, слуги сновали из дома в кладовые и обратно, готовясь достойно принять гостей. Эрик сошел с коня, поддерживаемый слугой, и, откашлявшись, медленно направился к дому. Главный вход был обращен прямо к фьорду и украшен нарядной резьбой. Ни один корабль не подошел бы к берегам Братталида незамеченным, подумала Гудрид.
Площадка перед домом была вымощена плитами из красного песчанника с маленькими белыми закруглениями, и таким же камнем был выложен длинный фасад. Дом был достоин своего хёвдинга, и женщина, встретившая их на пороге, выглядела как жена и дочь хёвдинга. Она двигалась медленно, словно у нее болели суставы, но осанка ее была горделивой, и прямая спина походила на стройную мачту, а морщинистый загорелый лоб был высоким и выпуклым. Гудрид учтиво склонила голову, а Тьодхильц дочь Йерунда сказала:
– Милости просим в Братталид, Гудрид дочь Торбьёрна. Твой отец помог мне с маленькими детьми в самые тяжелые для нас годы, и я всегда жалела, что не видела его собственную дочь. Ты, конечно, устала с дороги и голодна, так что угощайся, пока мы дождемся Торбьёрна с его людьми.
Она пригласила Гудрид войти в дом. В очаге весело горел огонь, и зажгли уже много ламп, которые светили ярче дневного света, скудно просачивающегося через отверстие для выхода дыма и маленькое окошко, Гудрид обратила внимание на то, что стены были увешаны коврами, и сердце ее забилось от радости. Как хорошо оказаться в таком богато убранном доме и сидеть рядом с Тьодхильд у северной стены!
Торстейн подвел Эрика к почетному сиденью, а сам сел слева от отца. А Торвальд вернулся к прерванной ради гостей работе.
Гудрид так старалась произнести хорошее впечатление, что чуть не опрокинула миску с водой, которую подала ей Тьодхильд для умывания. Девушка не осмеливалась поднять глаз, пока хозяйка сама не протянула ей чашку с парным молоком. Перекрестившись, Гудрид сделала маленький глоток.
– Пей, не бойся, девочка, – сказала Тьодхильд. – Ты крещеная, а потому знаешь, что Христос завещал нам поступать с другими людьми так же, как мы бы хотели, чтобы поступали с нами. Когда я впервые оказалась в Братталиде, то больше всего я желала попить свежего молока.
– Не забивай девушке голову, – хмыкнул Эрик. – Я будто слышу речи того священника, которого привез с собой Лейв. Он уверял меня, что земля плоская, ибо так учит церковь! Но только простофиля может ляпнуть такое бывалому мореплавателю. Мне пришлось заткнуть уши и выпроводить этого лгуна со двора.
Смех Эрика перешел в раздирающий кашель, и все умолкли. Широкое, доброе лицо Торстейна омрачилось.
– Отец, я схожу к Гамли и Гриме. Может, Грима что-нибудь новое посоветует?
– Да что там новое? – брюзгливо возразил Эрик. – Хотя люди и говорят, что она колдунья, но я ни во что ее не ставлю: она толком-то и руны вырезать не умеет. А ее снадобья мне ни капли не помогли. Я просто старею.
Гудрид нерешительно произнесла:
– Ты не пробовал горечавку, Эрик сын Торвальда? По дороге сюда я заметила, что ее много растет на лугу. А от кашля хорошо помогает мать-и-мачеха и марьянник. Моя приемная мать выучила меня некоторым заклинаниям над травами…
Внезапно она смутилась и покраснела, не осмеливаясь взглянуть на Тьодхильд. Наверное, хозяйка дома окажется против старых целебных средств, раз она исповедует новую веру в своей церкви.