Он с трудом сполз с лавки и заковылял к двери. У Гудрид зазвенело в ушах от той тишины, которая воцарилась в комнате после того, как за Арни захлопнулась дверь. Арни осмелился высказать вслух то, о чем она едва могла думать. «Одной зимы хватит, чтобы забыть все то, что было прежде», – сказала тогда невеста Эйольва Баклана. И Гудрид часто размышляла, не забыли ли ее саму.
После смерти Эрика Торстейн проводил все свое время с братьями. В доме трое мужчин говорили лишь о хозяйстве и приготовлениях к будущему лету, когда Торвальд на «Рассекающем волны» отправится к берегам Виноградной Страны. А на втором корабле Торстейн поплывет на Север, чтобы устроиться в доме на Песчаном Мысе, прежде чем отправится на охоту. Когда за столом Гудрид подавала Торстейну блюдо или чашку, он рассеянно смотрел на девушку и учтиво благодарил ее, а потом сразу же поворачивался опять к братьям с каким-нибудь замечанием, вроде этого:
– Насколько я помню, на верхнем лугу Песчаного Мыса придется вырыть канаву!
Был ли разочарован отец Гудрид отсрочкой, которую предложил своим сыновьям Эрик, – неизвестно, но не говорил он ничего и о том, условились ли они с Эриком о женитьбе своих детей или нет. Торбьёрн всегда был скрытным, так что Гудрид это было не внове.
Однако она заметила некоторые изменения во внешности своего отца. Светло-каштановые волосы его совсем поседели, на красивом лице глубоко залегли морщины. И седой стала ухоженная борода. А на щеках и руках выступили коричневые старческие пятна. И тем не менее он держал своих людей и самого себя еще в большей строгости, чем в Исландии.
Как только стало возможным, Кольскегги, Харальд Конская Грива и Стотри-Тьорви переправились по льду, чтобы обнести каменной оградой усадьбу на Бревенном Мысе. Все трое рабов чувствовали себя все увереннее: к весне они получат свободу. А Гудрид часто смотрела на них и думала, что той же весной станет хозяйкой на Бревенном Мысе, и в услужении у нее будет одна лишь Торкатла. И если она даже здесь, в Братталиде, чувствует себя иногда одинокой, то что же с ней будет на новом месте, где от хутора до хутора столь длинные расстояния?
И на праздник середины зимы, и на Рождество в Братталид приезжают гости с другого берега фьорда и со дворов по соседству. Но обычно в простые дни жизнь замирает. В короткие зимние дни долгие путешествия немыслимы даже для мужчин. А жители Братталида к тому же привыкли, что не они едут в гости, а к ним. Гудрид успела лишь летом побывать один раз в Кимбавоге, и тогда на пир их пригласил Торлейв Кимби, который праздновал необычное совпадение: в одну и ту же неделю разродилась двойней его жена, и двойню же принесла одна из коров.
Больше, чем гостей, Гудрид не хватало странников, столь свойственных жизни в Исландии. Эти скитальцы, поодиночке или группами, шли от двора к двору, встречая у добрых людей угощение и ночлег и рассказывая взамен разные истории и сплетни. Гудрид часто вспоминалась рослая женщина по имени Халла Полутролль. У нее было кирпично-красное лицо, а одета она была всегда в лохмотья мужской одежды, когда появлялась в Арнастапи: это происходило каждый год, в конце полевой страды. С собой она приносила свежие известия о жизни в больших усадьбах на северной стороне Мыса Снежной Горы. Как только люди узнавали, что пришла Халла, они под любым предлогом торопились покончить с работой и собирались в доме для прислуги. Там уже звучал хрипловатый голос странницы, которая одновременно с рассказами успевала класть себе в рот разные вкусные вещи, которые Халльдис ставила на стол, чтобы потом о хозяевах Арнастапи не говорили, будто это скупые люди.
Но здесь, в Гренландии, людям подобного сорта пришлось бы нелегко. И все равно вести и сплетни просачивались словно вода подо мхом. После Рождества на Херьольвовом Мысе сыграли сразу две свадьбы. Молодой вдовец с тремя маленькими детьми из Эйнарова фьорда женился на Рагнфрид дочери Бьярни, а ее брат, Торкель, взял себе в жены вдову по имени Торунн. Люди говорили, что вдова эта была и молодой, и красивой, и богатой, вот только капризного нрава. Гудрид даже представить себе не могла, кто приносит такие новости в Гренландию. Они словно бы появлялись вместе со скрипом шагов по снегу, растекались с кровью каждого убитого тюленя, лежащего на льду в низовьях Братталида, вспыхивали в мерцании чудесного северного сияния…
Когда Гудрид вместе с Торкатлой, перед тем как лечь спать, направлялись в укромное местечко на дворе, Гудрид часто задерживалась и любовалась розовыми и зелеными светящимися полосами на небе за Бревенным Мысом. Однажды она тоже остановилась, озирая черное, усыпанное звездами небо, и вся эта безбрежная сияющая вселенная над материком казалась ей живой. В воздухе повеяло чем-то, что напомнило ей Исландию: никогда еще девушка не чувствовала себя такой одинокой и заброшенной. Ей казалось, что она похожа на заболоченную кочку пушицы, растущую на поверхности грязной жижи, и вскоре эта кочка опустится на дно. Она едва обратила внимание на то, что Торкатла тянет ее домой, не желая мерзнуть во дворе.
Внезапно рядом с ней возникла большая, укутанная в теплую одежду фигура человека, словно продолжение ее грез. Гудрид перекрестилась, не отводя глаз от северного сияния, испуганно дрожа.
– Гудрид? – голос Торстейна звучал нерешительно, вопрошающе. – Почему ты не идешь в дом? Я увидел, что Торкатла пришла без тебя, и встревожился…
Гудрид захлестнула горячая волна благодарности. Как приятно сознавать, что кто-то волнуется о ней! Она повернулась и взглянула на Торстейна. И в глазах его она прочла, что ей очень к лицу шапочка с белым песцовым мехом. Как же могла она так унывать! И со смехом она ответила:
– Я так люблю смотреть на северное сияние! Я часто останавливаюсь полюбоваться им. Мне так хотелось бы вышить покрывало, похожее на его узор.
– Я рад, что тебе нравится в Гренландии, Гудрид. Тебе будет хорошо в Западном Поселении, вот увидишь.