— Убирайтесь! — исподлобья взглянув, наконец, на Вилфреда и Маргу, сказал саарский наследник. — Берите корову, и все ваше, и — убирайтесь. Спрячьтесь где-нибудь. Мы здесь переночуем и утром поедем.
Отец потянул Маргу, пытаясь увлечь к выходу, но она стояла неподвижно, во все глаза рассматривая принца. И эти глаза не сулили ничего хорошего.
— Прочь! — махнул рукой Олг, и отвернулся, видимо, считая разговор законченным. — Идите прочь!
— Заплатите нам! — вдруг выкрикнула Маргрез. Черная волчица, почуяв слабину, увидев перед собой жертву послабее, кинулась в атаку. — Заплатите за козу и за птицу, потому что это все, что осталось от иеримства! Потому что это вы, вы должны были в прошлом году нас защитить, а вы сидели в своих крепостях, пока келги, словно бешеные псы уничтожали здесь всех и все!
Вилфред испуганно оглянулся на дочь, замахал на неё руками, забормотал: «Что ты такое говоришь?»
Олг остановился, замер, словно его ударили, глядя куда-то вниз. Его плечи сейчас выглядели еще более сутулыми, как будто на них лежал тяжелый груз.
— Сколько стоит твоя коза? — не поднимая глаз, глухо спросил принц.
— А сколько стоит сожженный замок, убитые крестьяне, разоренная земля? — не спускала тона Маргарез.
Принц промолчал.
— Что вы думаете, принц? — вмешался все тот же красавец-барон, уже успевший усесться у костра, и хлебнуть из походной фляги. — Эта черномазая корова еще и смеет разговаривать. Оставьте этих убогих. Все равно денег у нас нет. На всех таких оборванцев не напасешься. Гоните попрошайку, или давайте я с ней еще поговорю…
Эндьяр мстительно ощерился и потянулся за плетью.
Олг оглянулся на Эндьяра, и отчего-то скривился, словно вид барона доставлял ему мучение. Повернулся опять к Марге, не решаясь встретиться взглядом, глядя вниз на мокрую солому под ногами. Пощупал на поясе, там, где обычно привязывают кошель… Еще подумал. Взглянул себе на левую кисть. И, словно решившись, снял что-то с мизинца и протянул наследнице Волчьего ручья.
— Это все, что я могу тебе дать.
Марга взяла дар саарского наследника, и почувствовала у себя в ладони кольцо.
«Нет, не все, — подумала про себя Черная волчица. — У тебя, мозгляка, еще кое-что есть. Ты мне заплатишь по-настоящему».
Парсена появилась в Волчьем ручье еще тогда, когда замок только строился, а Маргарез было лет восемь. Такие как Персена — мужчины и женщины, молодые и старые, одетые в серые сутаны, со знаком Мертвой головы на груди все чаще появлялись в Прикитовье и в Вестании. Годиянцы, Серое братство, последователи нового бога. Говорили, что даже Мать-королева поддалась на их проповеди, и появляется на людях в сером балахоне. Король Виллияр, чтобы одолеть соперников и взойти на трон, пятнадцать лет назад заключил союз с серыми; как ни противились этому вейданы — жрецы старых богов, остановить серую навалу не получилось: вслед за союзниками короля, «мясорубами» — пехотными полками Кангрумских наемников в Саар с юга хлынула волна серорясых проповедников.
— Это хорошо, что он дал тебе ярмер со своей руки, — скрипела Парсена, внимательно разглядывая подарок принца. Перстень был недорогой, медный, с грубо выплавленным изображением человеческого черепа. — Этот перстень — знак принятия истинной веры. Это у него от матери-королевы. Он сам по себе хоть и стоит — пару медяков, но рыцарь вернется за ним. Точно — вернется.
Маграрез прикасалась к кулону у себя на груди под одеждой — изображению мертвой головы, такой же, как и на ярмере принца. Он вернется.
У Парсены ярмер был каменный, тяжелый и большой, и висел на веревке на груди поверх серой сутаны. Принадлежность к вере предписывала монахам — проповедникам заповедей Исартура — мужчинам и женщинам полностью избавляться от волос на лице, и, частично — на голове. Годиянка всегда носила с собой, прятала в рукаве небольшое острейшее лезвие — заккурт, с помощью которого срезала ресницы, сбривала брови и волосы над лбом до самой макушки, — чтобы лицо и голова были похожи на череп. Сходство дополнялось ежедневно втираемыми в щеки и лоб цинковыми белилами и никогда не сходящим с лица проповедницы постным выражением.
— Повторяй за мной: Создатель наш, который положил свою Голову за нас, и дал нам свет и разум, и любовь к братьям нашим… — говорила Парсена, положив руки себе на виски так, будто собиралась оторвать и кому-то отдать собственную голову, кланяясь перед затрепанным свитком пергамента.
Десятилетняя Маргарез также клала руки на голову и неумело кланялась.