Выбрать главу

Чем дальше к югу, тем сильнее теснят его горы. Но озеро стремится вперед и в последний раз суживается, пробираясь сквозь узкий пролив между песчаными берегами. А затем оно снова, уже в третий раз, разливается вширь, хотя теперь оно уже не такое красивое и могучее, как прежде.

Все более плоскими и однообразными становятся берега, слабее дуют ветры, и озеро рано уходит на зимний покой. Оно красиво по-своему, но нет у него уже ни молодой удали, ни зрелой силы, — оно становится похожим на все другие озера. Двумя рукавами нащупывает оно себе путь к озеру Венерн, бессильно падает с крутых склонов и, совершив свой последний подвиг, затихает.

Вдоль озера тянется равнина, но видно, что нелегко ей пробивать себе путь среди гор и озер. Равнина простирается от котловины у северного конца озера, где оно впервые осмеливается разлиться вширь, и до самого Венерна, когда, преодолев все препятствия, она удобно располагается у самых его берегов. Разве может быть у равнины иное желание, чем следовать вдоль берегов озера? Но гранитные горы мешают ей. Горы, эти могучие стены из серого гранита, изрезаны ущельями, покрыты дремучими лесами, густо заросли мхами и лишайниками; в давние времена там водилось несметное количество дичи. По лощинам между хребтами разбросаны непроходимые болота и лесные озера с топкими берегами и темной, как чернила, водой. Кое-где остались следы работы углежогов, кое-где виднеются просеки, оставшиеся от порубки леса для сплава, на дрова или для пожога. Это говорит о том, что и сюда, в горы, проникли трудолюбивые люди. Но обычно в горах царит безмятежный покой, и лишь нескончаемая игра света и тени оживляет крутые склоны.

С горами постоянно соперничает кроткая, богатая и щедрая равнина.

— Уж не беспокоитесь ли вы о моей безопасности, — говорит равнина горам, — что загородили меня со всех сторон стенами?

Но горы не слушают ее. Они воздвигают целые вереницы холмов и плоскогорий, которые подходят вплотную к самому озеру. На каждом мысу сооружают они великолепные дозорные башни и редко отступают от берега озера, так что равнине почти не удается понежиться на мягком прибрежном песке. Но напрасно равнина выражает свое недовольство, это все равно ни к чему не приведет.

— Ты должна благодарить судьбу, что мы здесь стоим, — говорят горы. — Вспомни те дни, когда перед рождеством ледяные туманы тянутся с Лёвена! Стоя здесь, мы служим тебе хорошую службу.

Тогда равнина жалуется, что ей тесно и ничего не видно.

— Ты глупа, — отвечают горы, — постоять бы тебе у самого озера на ветру. Чтобы выдержать это, нужно иметь по крайней мере гранитную спину и шубу из елей. Да и, наконец, чем плохо тебе смотреть на нас?

Да, равнине ничего другого не остается, как смотреть на горы. Она отлично изучила все причудливые переливы красок на их склонах. Она знает, что при полуденном освещении они, окрашенные в бледно-голубые цвета, кажутся ниже и как бы опускаются к горизонту, а при утреннем и вечернем освещении они величественно возвышаются, прозрачно-синие, как небо в зените. Когда ярко светит солнце, они кажутся зелеными или темно-синими, и тогда за несколько миль можно разглядеть каждую сосну, каждую скалу и каждое ущелье.

Однако кое-где горы все же решают посторониться и дать равнине возможность полюбоваться озером. Но стоит равнине увидеть, как разгневанное озеро, шипя и отплевываясь, мечется, словно дикая кошка, или как оно затягивается холодным туманом, — а случается это всякий раз, когда водяные и русалки варят пиво или стирают белье, — и она тотчас же признает правоту гор и отступает обратно в свою темницу.

С незапамятных времен люди начали возделывать чудесную равнину, и на ней выросло много селений. По берегам рек,   которые в виде пенящихся водопадов низвергаются в озеро с крутых склонов, появились заводы и мельницы. На открытых, светлых местах, где равнина выходит к озеру, были построены церкви и пастораты; по краям долин, у склонов гор, где с трудом созревает урожай на каменистой почве, расположились крестьянские дворы, жилища отставных офицеров, а местами и помещичьи усадьбы.

Но следует заметить, что в двадцатых годах местность эта имела далеко не такой обжитой вид, как теперь. Во многих местах, где теперь раскинулись поля, раньше были леса, озера да мох. Людей было мало, и часть из них добывала себе пропитание извозом и поденной работой на многочисленных рудниках и заводах, а часть уходила в другие округа; землепашеством нельзя было прокормиться. Обитатели равнины в те времена носили домотканую одежду, ели овсяный хлеб и были довольны, если им удавалось заработать за день двенадцать шиллингов. Многие жили в большой бедности, но у них был веселый нрав, они любили и умели работать, и это облегчало им жизнь.

И вся природа — большое озеро, плодородная равнина и синие горы, — все вместе это казалось прекраснейшей картиной, которая и до сего времени остается все такой же прекрасной, как, впрочем, и люди, населяющие эти места, по сей день остаются сильными, мужественными и талантливыми. А если они и изменились, то стали, быть может, богаче и образованнее.

Пусть же сопутствует удача всем тем, кто живет на берегах большого озера, у подножья синих гор! А я поделюсь с вами воспоминаниями об этих людях.

Глава вторая

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

Синтрам — это злобный заводчик из Форша; у него неуклюжее обезьянье тело с длинными руками, лысый череп и безобразное ухмыляющееся лицо; он находит большое удовольствие в том, чтобы повсюду сеять раздор.

Синтрам — это тот, кто нанимает в работники лишь мошенников и головорезов, а в служанки берет сварливых и лживых девок; он доводит до бешенства собак, загоняя им в нос иголки, и он счастлив, живя среди жестоких людей и злобных животных.

Синтрам — это тот, кто для забавы принимает образ нечистого с рогами и хвостом, лошадиными копытами и косматым телом и неожиданно появляется из темных углов, из-за печки или дровяного сарая, чтобы пугать детей и суеверных женщин.

Синтрам — это тот, кто превращает старую, долголетнюю дружбу во вражду и ложью отравляет сердца.

Синтрам — так зовут его. И вот однажды он появился в Экебю.

Тащите в кузницу большие дровни и кладите поперек кузов телеги! Вот вам и стол. Ура, стол готов!

Давайте стулья, давайте все, на чем можно сидеть! Несите треногие  сапожные  скамейки и пустые ящики! Тащите сюда старые разбитые стулья без спинок, вытаскивайте сани без полозьев и старую карету! Ха-ха-ха, вот так колымага! Она будет кафедрой для оратора.

Полюбуйтесь-ка на нее: не хватает одного колеса, и весь кузов приведен в негодность! Только козлы остались на месте, но сиденье продавлено, набивка вылезает, а кожа порыжела от старости. Эта старая развалина высока, как дом. Подоприте, подоприте ее, а не то еще упадет!

Ура! Ура! В кузнице Экебю празднуют рождество.

За шелковым пологом на широкой кровати спят майор с майоршей, спят спокойно и даже не подозревают, что кавалерский флигель все еще бодрствует. Спят работники и работницы, отяжелевшие от рисовой каши и горького рождественского пива, но господам в кавалерском флигеле не до сна. Разве могут кавалеры спать в такую ночь!

Голоногие кузнецы не вертят раскаленных болванок, перемазанные в саже парни не возят тачек с углем, тяжелый молот повис, словно рука со сжатым кулаком, под самой крышей, наковальня пуста, печи не раскрывают своей красной пасти, чтобы поглощать уголь, а мехи не шипят. Рождество. Кузница спит.

Спит, спит! О, ты спишь, дитя человеческое, но кавалеры не спят! На полу, в когтях у высоких подсвечников, стоят сальные свечи. В двухведерном медном котле варится пунш, и голубые языки пламени тянутся вверх, исчезая во мраке, окутывающем потолок.

Фонарь Бейренкройца повешен на рукоятку молота. Золотистый пунш сверкает и переливается в чаше, словно ясное солнце. Здесь есть стол, есть скамейки. В кузнице кавалеры празднуют ночь перед рождеством.

Здесь царят веселье и шум, слышатся музыка и песни. Но звуки полночного празднества не нарушают покоя спящих. Мощный рев водопада заглушает все.