Эмануэль подошел ко мне, схватил за подбородок, повертел мою голову в разные стороны и сказал:
— Не вижу никакого проклятья. Он не слепой, не глухой, не немой. Руки-ноги целы.
— Не шути со мной, жрец, — как обычно, мгновенно разъярился отец. — Почему у него нет благодати?
— А что сказали боги при его рождении?
— Он родился ночью. Была сильная гроза. В ясень, что стоит возле нашего дома, ударила молния, но не сожгла его. Прошлый жрец сказал, что это хороший знак, что сам Скирир ударил своим молотом, дабы отметить моего сына среди прочих.
— Почему ты думаешь, что я скажу что-то иное? Я служу тому же богу, а у него лишь один рот.
— Слушай, жрец, — отец не выдержал и схватил Эмануэля за грудки. — Мне до задницы, сколько ртов у твоего бога. Скажи, почему мой сын не получил благодати?
— Хорошо-хорошо, — пошел на попятный жрец. — Давай, я раскину руны и посмотрю, что они скажут.
— Сразу бы так, — проворчал отец и отпустил его. Уселся на ближайший валун, ссутулился, как старик. Я вновь почувствовал свою вину перед ним, ведь именно из-за меня он так переживает.
Эмануэль снял с пояса кожаный кошель, потряс им и сказал мне:
— Руны — это язык богов. У каждой руны — множество толкований, и не всегда простой смертный может прочесть его правильно. Мои руны вырезаны из костей морских и земных чудовищ, каждая — из своего зверя. Опусти руку в кошель и подожди. Ты должен вытащить самую теплую и самую холодную костяшку. Пощупай все, не торопись.
Я кивнул и запустил ладонь в мешочек. Внутри он оказался больше, чем снаружи. Я думал, что сразу наткнусь на множество костяшек, но не нащупал и одной. Я поводил пальцами и коснулся чего-то. Ровный, гладкий, округлый предмет. Он не показался мне ни теплым, ни холодным, поэтому я оттолкнул его. Потом дотронулся до второй костяшки, она казалась более прохладной, чем первая, и более грубой. Третья, четвертая, пятая… шестая чуть не спалила кожу, я схватил ее и резко вытащил наружу.
— Жжет, — процедил я сквозь зубы, чтобы не заорать от боли.
— Клади вот сюда, — скомандовал жрец и указал на плоский валун возле нас. Я с облегчением бросил костяшку туда и полез за второй. Через какое-то время я вынул следующую руну, что обжигала холодом, и положил рядом с первой.
— Интересный набор. Руна силы и перевернутая руна жизни, то бишь смерть.
— И как это понимать? — спросил отец.
— Сила обжигала, а смерть холодила, — задумчиво протянул жрец. Его длинная коса, заплетенная на макушке, съехала вперед, скрыв от меня лицо Эмануэля. — Хороший набор. Сложный.
— Жрец… — угрожающе прорычал отец.
— Мамир дает ответ, но не объясняет его. Могу сказать лишь то, что на твоем сыне нет проклятия. Иногда боги выделяют своих любимцев среди прочих и щедро одаряют их, но человеческий разум скуден и порой воспринимает божие дары, как несчастья. Вспомни историю про дары Фомрира. Свальд мог оскорбиться и выкинуть его дар, но нашел ему достойное применение.
— И какой бог отметил моего сына?
— Фомрир. Но ты и сам знал это, — Эмануэль положил костяшки обратно в кошель и устало опустился на землю, подогнув длинные ноги.
— Что мне делать, жрец? Я не понимаю смысл дара Фомрира. Мой сын без благодати не выживет в этом хераде, и я не могу защитить его.
— Я справлюсь, — угрюмо сказал я. Если меня на самом деле отметил Фомрир, то зная его чувство юмора, я мог представить любой исход. Я слышал о том, что некоторые древние герои не сразу получали благодать, а лишь при выполнении какого-то условия. Кто-то должен был убить женщину, кто-то — переспать с ней, а один из героев должен был потерять глаз. Кажется, он сам его себе и выколол, когда попал в плен. Выбор у него был невелик: либо стать рабом и умереть под детским топором, наделив своего убийцу благодатью, либо последовать пророчеству жреца. Он выбрал пожертвовать частью своего тела. Я бы выбрал то же самое. Все лучше, чем быть слабее женщины и терпеть насмешки всю жизнь.
— Знаешь, что меня всегда восхищало в людях, лангман? — жрец оскалил зубы. — Они задают вопрос и сами отвечают на него. Ты сказал, что твой сын не выживет в этом хераде. Значит, ты уже знаешь, что нужно делать.
Отец ухмыльнулся краешком рта, хлопнул Эмануэля по спине и знаком приказал мне следовать за ним.
— Жена! — взревел он, едва войдя в дом. — Собери вещи и провизию!
Мать подошла, вытирая перепачканные мукой руки.