— Да нет, не так! Это было не на самом деле.
— Ты хочешь сказать, что это был сон? Видение? Как этот бык сегодня ночью?
— Нет, господин. Это было на самом деле — только по-другому. У меня такое бывает иногда. Но в тот раз, когда я подслушал свою мать… Во дворце была система подземных ходов, заброшенная много лет назад. Потом их засыпали, но когда я был моложе… когда я был маленьким, я забирался туда, чтобы спрятаться от людей. Я хранил там свои сокровища… ну, всякие мелочи, которые дети собирают, а взрослые выкидывают, если находят.
— Я знаю. Продолжай.
— Знаешь? Ну вот, я лазил по этим подземным ходам, и однажды ночью я очутился под ее комнатой и услышал, как она разговаривает вслух, сама с собой, так, как люди иногда молятся. Я услышал, что она говорила «Эмрис», но ничего больше не помню.
Я взглянул на него.
— Знаешь, собственное имя всегда слышится, даже когда ничего больше расслышать нельзя. Я тогда подумал, что она, должно быть, молилась за меня, но когда я стал постарше и вспоминал об этом, мне пришло в голову, что «Эмрис» — это, возможно, имя моего отца. В ее голосе было нечто такое… и потом, она меня так никогда не называла. Она звала меня Мерлин.
— Почему?
— В честь сокола. Это латинское название корвальха.
— Тогда и я буду звать тебя Мерлином. Ты отважен, и, похоже, глаза твои видят далеко. Быть может, в один прекрасный день твои глаза мне понадобятся. Но сегодня начнем с чего попроще. Расскажи мне о твоем доме. Ну, и в чем дело?
— Если я буду служить тебе… я, конечно, расскажу все, что смогу, но…
Я замялся, и он продолжил за меня:
— Но ты хочешь, чтобы я дал тебе слою, что не причиню зла твоей матери, когда отправлюсь завоевывать Британию? Я обещаю. Ей не причинят вреда, так же как и любому другому человеку, мужчине или женщине, кого ты попросишь пощадить за то, что они были добры к тебе.
У меня, должно быть, глаза на лоб полезли.
— Ты… ты очень великодушен…
— Если я завоюю Британию, я смогу позволить себе быть великодушным. Однако мне придется оговориться, — Он улыбнулся. — Если ты попросишь пощадить твоего дядю Камлаха, могут возникнуть сложности.
— Не возникнут, — сказал я. — Когда ты возьмешь Британию, Камлах уже будет мертв.
Тишина. Амброзий приоткрыл было рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, передумал.
— Я же говорил, что однажды твои глаза мне пригодятся. Ну ладно, я дал тебе слово. Теперь вернемся к разговору. Рассказывай обо всем, даже о том, что не кажется тебе важным. Судить об этом буду я.
И я принялся рассказывать. Меня вовсе не удивило то, что он говорит со мной, будто с равным, и что он полночи просидел со мной, задавая вопросы, на которые легко могли бы ответить его шпионы. Помнится, за то время, пока мы сидели и разговаривали, два раза бесшумно входил раб и наполнял жаровню углями и один раз я услышал за дверью звон оружия и приказы разводящего — это сменяли стражу. Амброзий расспрашивал, кивал, слушал, временами записывал что-то в своих табличках, временами сидел и смотрел в пространство, подперев подбородок кулаком, но чаще всего пристально смотрел на меня из-под бровей. Когда я колебался, или принимался говорить о каких-то пустяках, или просто умолкал от усталости, он задавал мне новые вопросы, направляя меня к какой-то невидимой цели, как погонщик направляет своего мула.
— Крепость на реке Сейнт, где твой дед встречался с Вортигерном. Далеко она на север от Каэрлеона? По какой дороге? Расскажи о дороге… А каковы подступы к крепости с моря? А та башня, где расположился верховный король, — башня Максимуса, ты ее зовешь Максеновой башней… расскажи о ней. Сколько людей там размещалось? Какова дорога от нее к гавани?
Или:
— Ты говоришь, отряд короля останавливался в долине к югу от Снежной горы и короли уходили в сторону. Твой слуга Кердик говорил, что они ходили смотреть развалины старой крепости на утесе. Опиши это место… Какова высота утеса? А далеко ли видно с вершины на север? На юг? На восток?
Или:
— А вассалы твоего деда? Как ты думаешь, сколько из них сохранят верность Камлаху? Их имена? Сколько у них людей? А кто его союзники? Число? Сколько войска?
И вдруг:
— А теперь скажи мне вот что. Откуда ты знаешь, что Камлах решил перейти к Вортимеру?
— Он сказал это моей матери, — стал объяснять я, — у смертного ложа моего деда. Я это слышал. Слухи об этом ходили давно, и я знаю, что он ссорился с дедом, но никто ничего не знал наверняка. Моя мать лишь догадывалась. Но как только умер король, Камлах сказал ей об этом.
— Он объявил об этом во всеуслышание? Тогда как вышло, что Маррик и Ханно не знают об этом ничего, кроме слухов о ссорах?
Усталость и долгие расспросы усыпили мою бдительность, и я, не успев подумать, брякнул:
— Он не объявлял об этом, а сказал только ей. Они были одни.
— Не считая тебя? — Голос Амброзия переменился так сильно, что я подпрыгнул на своем табурете. Он смотрел на меня из-под бровей. — Ты ведь, помнится, говорил, что подземные ходы засыпали?
Я сидел, молча глядя на него. Я не мог придумать, что сказать.
— Не странно ли, — продолжал Амброзий ровным голосом, — что он сказал об этом твоей матери в твоем присутствии? Ведь он не мог не знать, что ты его враг. Его люди только что убили твоего слугу. И как это тебе, после того как Камлах выложил свои секретные планы, удалось выбраться из дворца и попасть в руки моих людей и «уговорить» их отвезти тебя ко мне?
— Я… — промямлил я, — Господин мой, не думай, что я… господин, я же сказал тебе, что я не шпион. Я… то, что я рассказал тебе, — это правда! Камлах действительно говорил это, клянусь тебе!
— Думай, что говоришь. Для меня важно, правда ли это. Тебе сказала об этом твоя мать?
— Нет.
— Стало быть, это всего лишь болтовня рабов?
— Я слышал это своими ушами! — в отчаянии сказал я.
— Так где же ты был?
Я встретился с ним глазами. И, сам не зная почему, сказал правду:
— Господин, я спал в холмах, в шести милях оттуда.
Наступила тишина. На этот раз она длилась особенно долго. Я слышал, как оседают угли в жаровне, как где-то лает собака. Я сидел, ожидая, что он разразится гневом.
— Мерлин…
Я поднял глаза.
— От кого ты получил дар ясновидения? От матери?
Против всех ожиданий он поверил мне. Я поспешно ответил:
— Да. Но у нее он другой. Она видела только то, что видят женщины: всякие вещи, связанные с любовью. А потом она начала бояться своей силы и отказалась от нее.
— А ты не боишься?
— Я буду мужчиной.
— Мужчина берет власть, кто бы ему ее ни предложил. Да. Ты понял то, что видел сегодня ночью?
— Быка? Нет, господин. Я только понял, что это что-то тайное.
— В свое время ты узнаешь об этом, но не сейчас. Слушай!
Где-то за стенами пропел петух, звонко и серебристо, как боевая труба.
— Вот, — сказал Амброзий, — это положит конец твоим видениям. Тебе давно пора спать. Ты уже выглядишь полумертвым от усталости.
Он поднялся на ноги. Я соскользнул с табурета, и он некоторое время стоял, глядя на меня сверху вниз.
— Когда я приплыл в Малую Британию, мне было десять лет и я промаялся всю дорогу.
— Я тоже, — сказал я.
Он рассмеялся.
— Должно быть, ты так же устал, как и я тогда! Иди спать, а утром мы решим, что с тобой делать.
Он позвонил в колокольчик, раб отворил дверь и отошел в сторону.
— Сегодня ты будешь спать у меня. Проходи.
Спальня тоже была обставлена по римскому образцу. Позднее я узнал, что по сравнению, скажем, со спальней Утера она была достаточно скромной, но мне, мальчишке, привыкшему к провинциальной, часто сколоченной на скорую руку обстановке, как принято в нашем маленьком захолустном краю, эта показалась роскошной: большая кровать, застеленная алыми шерстяными одеялами и меховым ковром, овчины на полу, бронзовый треножник высотой в человеческий рост, с тремя светильниками в форме драконьих голов, изрыгавших пламя… Толстые коричневые занавеси защищали от ночного холода и ледяного ветра, и в спальне было очень тихо.
Проходя вслед за Амброзием и рабом мимо стражников — их было двое, и они стояли навытяжку, совершенно неподвижно, лишь взглянули, подчеркнуто безразлично, сперва на Амброзия, потом на меня, — я в первый раз подумал, не окажется ли Амброзий римлянином также и в других отношениях…