— Сколько же новых врагов теперь появилось у конунга из-за этого? — спросила я.
— Все родичи Эрлинга и Турира и их друзья. Аслак и Скьяльг Эрлингссон отправились к королю Кнуту, так что у Эрлинга нет теперь обязательств перед Олавом. Да и Турир Собака долго теперь не пробудет в стране. Кроме того, два близких друга короля женаты на женщинах из этих семей. И не думаю, что конунгу теперь стоит рассчитывать на их преданность.
— О ком ты думаешь? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Два сына Арне из Гицки. Да и других врагов у конунга предостаточно. А если Олав и дальше будет себя так вести, то количество врагов только увеличится. И он скоро окажется в положении, когда ему не на кого будет даже опереться.
— И поэтому ты решил уехать от конунга? — спросила я.
И добавила:
— Ты думаешь, что конунг проиграет сражение королю Кнуту?
— Думаю, что да. Но если бы кто-нибудь другой сказал мне, что это истинная причина моего отъезда из Норвегии, это означало бы конец нашей дружбы.
Внезапно он улыбнулся:
— Ты, королева Астрид, умеешь говорить самые неприятные вещи мужчине таким доброжелательным голосом, что он никогда не воспримет это как оскорбление.
— У меня был хороший учитель, — ответила я, и мы оба расхохотались.
— Ты задала мне один вопрос, — продолжал Сигват, — и я тебе на него отвечу. — Я бы бился рядом с королем до последней капли крови, если бы он не оказался предателем.
— Почему ты так привязан к конунгу Олаву? Ведь ты же не женат на нем?
— А ты бы предпочла не быть за ним замужем?
— Все происходит по повелению Господа.
Он посмотрел на меня и сказал:
— Я не думаю, что тебе понравится моя речь, но я все равно скажу тебе это. Всем в Норвегии было бы намного лучше, если бы ты была помягче с конунгом.
— Он сам никогда не был ласков со мной, так чего же ждать от меня?
— А ты когда-нибудь чувствовала, что он ищет у тебя поддержки?
— Да, — я была вынуждена признать это, поскольку хорошо помнила, как конунг без слов просил меня о помощи.
— Тогда ты знаешь, что я прав.
— Так ты считаешь, что следует положить голову на плаху, чтобы узнать, что за этим последует?
— Я считаю, что тебе следует быть терпеливой и ласковой с конунгом. И я знаю тех, кого ты называешь Олавом Альвом Гейрстадира и сыном Харальда Гренландца. Олав Альв Гейрстадира заставлял меня гореть от нетерпения и бороться рядом с ним, плечом к плечу. А сына Харальда Гренландца я и знать не хочу. Но зато я встречал самого конунга Олава, о котором тебе ничего не известно.
— А разве двоих не достаточно? — резко спросила я.
Он продолжил, как будто не слышал моего вопроса:
— И больше всего я привязан к конунгу Олаву. Он тоскует по миру, по справедливости, он хочет жить по законам любви епископа Сигурда.
— И когда же ты встречал этого конунга? — недоверчиво спросила я.
— Я видел его лишь пару раз. А однажды он заговорил об этом сам. Один-единственный раз. «После сражения, — сказал конунг, — наступит мир и спокойствие, и воцарится любовь к Богу». При этих словах он весь светился.
— Он хотел сделать приятное епископу Сигурду.
— Может быть, но мне кажется, ты не права. А о мире после сражения, о тоске по любви и справедливости говорит не только епископ Сигурд, об этом вспоминают даже язычники. Ведь ты знаешь, что написано в одной из песен «Старшей Эдды», в «Прорицаниях Вельвы»?
Я подумала.
— Насколько я помню, речь там идет о ненависти и борьбе.
— Не только. Сначала там рассказывается о жизни богов, до того как Один поднял копье и убил первого человека. А затем говорится, что одно убийство влечет за собой другое. Ненависть порождает ненависть. И когда на земле не останется ни одного человека, который был бы поражен этой вселенской ненавистью, то тогда наступит Рагнарёк — закат богов.
Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук стихов. И продолжил:
Но вёльва видит и другое — рождение нового мира.
— Ты просто выбрал строфы из песни, как тебе захотелось, — после раздумья сказала я.
— Да, но их смысл от этого не изменился.
Я промолчала, а Сигват добавил:
— Мне кажется, что конунг боится показаться слабым. И именно поэтому он везде видит врагов и воспринимает любые слова как оскорбление. И поэтому он жаждет власти. А в результате становится предателем, и предает не только друзей, но и самого себя, поскольку отходит от заповедей Господа нашего. Может быть, если бы нашелся человек, который бы его любил и поддерживал, то конунг смог бы справиться с собой и своим страхом. Если бы он только знал, что с этим человеком ему не нужно быть сильным.
— И какой бы конунг из него получился, если бы он следовал заповедям Христа? — спросила я. — Как ты, Сигват, можешь говорить о мире, когда сам всегда прославлял военные подвиги Олава?
— Может быть, я тоже мечтаю о спокойствии и покое.
— «Воин, вот моя участь, моя жизнь, которую я сам себе выбрал», — я повторила слова из одной песни Сигвата.
— Я сложил эти строфы несколько лет назад. И сейчас я устал от сражений.
— Ты считаешь, что конунгу нужен человек, который помог бы ему освободиться от предательства. И тем не менее ты уезжаешь, бросаешь его. И приходишь ко мне, чтобы просить меня помочь королю. Тогда ты предаешь меня в еще большей степени, чем себя. Ты считаешь, что честь женщины ничего не стоит?
Он ничего не ответил и вскоре покинул мои палаты.
Мне кажется, я наконец поняла Сигвата. Я научилась понимать скальда, что сказал «о пробуждающем горе оружии».
И я много думала над нашей беседой. Я вспомнила, что после битвы у Несьяра Сигват не участвовал ни в каком другом сражении. Он всеми способами старался избегать битв.
Вчера, IV ante Cal. Jan.[23], у меня не было времени на раздумья.
Я отправился в трапезную, как только Астрид удалилась на покой. Я просмотрел свои записи и сделал новые.
Вскоре пришла Гуннхильд, и хотя я продолжал работать, мне было приятно ее присутствие.
Изредка я прерывал работу, и мы обменивались взглядом или словом.
— Я бы хотел поближе познакомиться с этим Сигватом Скальдом, — сказал я.
— Ты опоздал, — ответила Гуннхильд. — Он умер десять зим назад.
— А ты знаешь его висы?