Мы поехали в Ёталанд.
— Ты, Эгиль, по моему повелению и с согласия конунга отправился домой еще из Вика и встретил нас здесь, в Ёталанде.
Ты предложил остановиться на зиму в доме богатого бонда по имени Сигтрюгг. Олав принял это приглашение, потому что не очень спешил воспользоваться гостеприимством Эмунда.
В доме Сигтрюгга мы с Олавом впервые за много лет делили постель. Я поняла, что так захотел сам конунг. Ему было нужно со мной поговорить.
И тем не менее начал он с брани.
— Ну, теперь-то ты довольна? Все получилось, как ты того хотела! Сестра шведского конунга обрела власть?
— Власть для чего? — возразила я. — Ведь насколько мне известно, ты поссорился с Эмундом.
— Ты можешь переубедить его, если только захочешь. Или думаешь, мне не известно, что ты способна обвести вокруг пальца кого угодно?
— А стоит ли просить Эмунда о помощи? Ни одна дружина не сможет вернуть тебе страну, в которой у тебя столько врагов.
Конунг ничего на это не ответил, а потом неожиданно сказал:
— Ты так горевала по Эрлингу Скьяльгссону. Не думаю, чтобы ты пролила хоть одну слезинку над моим телом!
— Может, и нет, — ответила я.
Тогда он не выдержал:
— За что ты так меня ненавидишь?
Я не стала пересказывать ему все свои обиды, а просто промолчала.
Олав тоже лежал в молчании. Я слышала, как он несколько раз сглотнул, и поняла, что он борется с собой.
— Ты хочешь сказать, что я трус, что я боюсь тебя? — наконец проговорил он.
— Я бы предпочла иметь мужем труса, но не насильника!
— Но с той ночи прошло много времени!
— Да, — только и ответила я.
Мы лежали в темноте и молчали. Я чувствовала себя израненным дубом, который изо всех сил пытается пустить новые побеги. Но если это захотел бы сделать конунг, то ему пришлось бы еще тяжелее — он был трухлявым пнем.
— Я тебя действительно ненавидела, — сказала я, — но сейчас все может измениться.
— Может, сейчас я не достоин даже твоей ненависти, — с горечью ответил конунг.
Я почувствовала к нему жалость. Мне захотелось его утешить, приласкать, как маленького ребенка.
Мне раньше приходилось испытывать те же чувства — но я боялась. Сейчас мне бояться было нечего. Я могла уехать в Свитьод или в собственную усадьбу в Ёталанде хоть завтра и жить, как мне захочется. А Олав мог отправляться на все четыре стороны.
Сначала я не могла заставить себя прикоснуться к конунгу.
Но жалость победила — он стал для меня живым человеком. Я перестала думать о нем как о правителе Норвегии.
Я еще чуть-чуть помедлила, а потом протянула руку и погладила Олава по волосам.
— Астрид, — прошептал он, — я не знаю, могу ли…
Он замолчал.
— Тебе не надо ничего доказывать, — ответила я.
— Что?
— Тебе не надо доказывать, что ты мужчина. Я и так знаю это.
Тогда он обнял меня и прижался к груди лицом.
Я гладила его по волосам. Он немного повернул голову — я тоже боялась, что он задохнется.
— Это правда, что ты меня не ненавидишь?
— Я не могу тебя ненавидеть, когда ты добр со мной, — ответила я.
— Альвхильд…— Он замолчал. Похоже, он думал, что не стоит говорить о ней в такой момент.
— Так что Альвхильд? — спросила я.
— Ей нравилось, когда я был груб с ней в постели.
— Но не мне, — с содроганием ответила я.
Он перевернулся на спину и осторожно погладил меня по щеке. Раньше такого никогда не случалось.
И неожиданно конунг спросил:
— А что ты скажешь, если узнаешь, что я тоскую по миру и спокойствию? Что я даже рад, что борьба завершена?
Я вспомнила слова Сигвата. Но скальд говорил о мире после победы. Слова же Олава были сейчас о другом. И еще я вспомнила борьбу епископа Сигурда с Олавом и сказала:
— Я могу только ответить — Господь благословит тебя!
— Аста, моя мать, всегда говорила о мести. Она хотела, чтобы я стал великим воином, подталкивала меня к сражениям. Мне казалось, что все женщины похожи на нее. А ты?
— Я видела, как стремление к власти разрушает людей.
Он вздохнул от облегчения. Вскоре он уже спал, положив мне голову на плечо.
Но на следующее утро Олав был очень задумчив. Вскоре я заметила, что Олав Альв Гейрстадира по-прежнему жив. Но зато сын Харальда Гренландца почти исчез. Ему уже нечего было бояться потери власти.
Настоящую ненависть во мне в ту зиму вызывал только Тормод Скальд Черных Бровей. Каждый раз, когда мне удавалось отвлечь конунга от мыслей о битве и мести, скальд вновь напоминал ему о них. Мне кажется, он, как и я, чувствовал, что между нами идет борьба за расположение и любовь конунга. Тормод слагал в то время очень злые висы о женщинах, их непостоянстве и предательстве.
И тем не менее, думаю, мне бы удалось победить в этом соревновании, если бы конунг не допустил ошибку.
В один из дней он захотел меня как женщину. И хотя мне в свое время очень хотелось этого, я воспротивилась. Он больше не волновал меня.
Я попросила Олава подождать и дать мне время.
Он ничего не ответил.
Наступила весна. Олав стал поговаривать о том, чтобы продолжить поездку. Он хотел отправиться в Гардарики к князю Ярославу, за которым была замужем моя сестра Ингигерд.
Я спросила, не можем ли мы остаться в Норвегии. Ведь теперь нам не нужна была большая дружина, и мы могли прожить на доходы с моих усадьб в Швеции.
Конунг решительно отказал.
Мне совсем не нравилась возможность жить в Гардарики, пользуясь добротой князя Ярослава и Ингигерд. Об этом я и сказала Олаву.
Он ответил:
— Я лучше соглашусь жить на их подачки, чем быть зависимым от тебя.
Тормод узнал о нашем разговоре и стал изо всех сил подстрекать Олава поехать в Гардарики.
Конунг послушался и уехал. С ним отправилась вся свита — за исключением Гримкеля, которого конунг отослал в Норвегию. Магнуса он тоже взял с собой. И мне нечего было возразить Олаву, хотя я и любила Магнуса как своего собственного сына. Ульвхильд осталась со мной.
До самого последнего дня я надеялась, что конунг передумает.
При расставании я сказала, что буду ждать его возвращения. И не дожидаясь просьбы, обещала поговорить о нем с Эмундом.
Я заехала к Эмунду по дороге в усадьбу. И ты, Эгиль, приехал ко мне и служил верой и правдой все эти годы. Ты очень помог мне.
В ту осень ко мне приехал и епископ Сигурд…
Астрид замолчала — у нее вновь начался приступ кашля. Через некоторое время она смогла произнести:
— Не могли бы вы, если вы, конечно, хотите, подождать меня в палатах, пока я не буду в состоянии продолжить рассказ, даже если мне придется рассказывать ночью?
Я лег спать, не раздеваясь. И я настолько устал после предыдущей бессонной ночи, что сразу уснул.
Я проснулся только утром и вышел в зал. Гуннхильд тоже была на ногах.
— Астрид проснулась. Она спала этой ночью и чувствует себя намного лучше.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Нет.
— А Рудольф ее уже причащал?
— Нет, он считает, что у нас еще есть время.
Мне показалось, что он слишком затягивает отпущение грехов. Но я понимал, что он хочет сначала дослушать рассказ королевы Астрид до конца, а потом потребовать от нее покаяния. И тогда он собирался причастить ее — после отпущения грехов. Он использовал свою власть, и мне это было не по душе. Но по церковным законам я не мог причащать в чужой стране. Единственным исключением могло быть отпущение грехов, но только в том случае, если рядом не было другого священника.
Я вновь лег, но не мог больше уснуть. Я думал о королеве Астрид и ее рассказе.
Епископ Сигурд однажды сказал, что она обладает способностью уговаривать людей и добиваться своего и что она должна очень осторожно использовать эту власть.