Как прошел мимо убиенной женщины в сенях, как вышел за дверь, парень не помнил.
Приходить в себя он начал, когда в углу крыльца, где его выворачивало наизнанку, Ли посетила интереснейшая мысль — он оправдывал сие непотребство, твердя себе, что ему можно — он не принц!
А потом его подхватили сильные руки Тая, и под возглас: «Говорил же — не смей входить!», понесли к бочке с дождевой водой и стали умывать лицо, щедро поливая и на голову.
И вот только после этого мир вокруг перестал плыть в елозящей темноте, а проступил, как ему и положено, четкими яркими гранями. Оглядевшись вокруг, Ли понял, что пробыл в доме не одну минутку, как ему показалось, а гораздо дольше, и за это время во дворе произошли кое-какие изменения.
Баба больше не голосила, а мирно спала тут же на травке.
Девушки куда-то делись.
А толстый мужик был уже совсем не краснолиц, а вполне нормален с виду, если не считать его нервного подергивания себя за бороду.
Рядом с ним сидел тот, что выл на крыльце, когда Ли так неосмотрительно решил увидеть все произошедшее своими глазами, и еще один — из тех, что дом от любопытных односельчан охранял.
А самих любопытных за забором стало значительно меньше.
Возле сидевших под яблонями мужичков так же находился Корр и вернувшийся из-за дома Вик. А Тай, оставив его, Ли, отряхиваться от воды, также двинул к ним.
«Что делать? Да не че!» — бочком, бочком, Лион поплелся туда же.
Когда он подошел и, от греха подальше — чтоб не прогнали, пристроился за яблоней, бывший красномордый рассказывал, как дело было:
— Это ж доча моя старшая, Розанка, тут живет… жила, покою Светлый им дай! — мужичек оторвал руку от своей уж выдранной почти бороды и сделал Божественное круговертие. — С мужем и внуками моими. Хорошо жили — за восемь зим троих деток родили. Стог, муж-то ейный, не пил, руки не распускал, да и работал хорошо — несколько зим уж как свою черепишную мастерскую имел, а в ней человек пять наемных работников. Достаток у них в семье — дом полная чаша! Коровы две, овец десяток, свинка пол луны, как опоросилась — жить бы и жить в радости, детей поднимать… а оно, во-оно, что получилось… мать-то совсем от горю рехнулась! — кивнул он на толстую бабу, спавшую под соседней яблоней. И вздохнул тяжко так, безысходно.
— А с чего вы взяли, что это ваш зять такое зверство сотворил? И где он сам-то сейчас, и внук ваш? — задал ему вопрос Тай.
— Да это я сказал… — вступил в разговор тот из мужчин, что забор охранял. — Я сосед ихний, Дубном меня кличуть… — он мотнул головой, показывая на такой же добротный и ухоженный домик, сразу за забором палисада, и продолжил степенно:
— Седня ж солнце жарит, прям по-летнему, вот и решил я домой на полуденную трапезу сходить — поесть спокойно, да отдохнуть. Опосля вышел из дому, чтоб к реке, значить, к ямам идтить — работники ж у меня там, а успел-то только с крыльца спуститься, как вижу — Стог, с мальчонкой своим подмышкой, из ихнего дома выскакивает. Сам-то в одном исподнем и весь в кровище, а мальчонка-то молчит, кулем обвис в отцовских руках, глазенки только и таращит. Я уж потом смекнул, как в ихнем доме побывал, что от страха дитё ни живо не мертво было. А в тот момент я еще ничего не видал, думал, случилось че, помощь предлагать стал. А Стог уставился на меня, как будто я не по-людски говорю, а лягушкой квакаю, и побег вдруг в сторону леса. Аж босые пятки засверкали! Ну, я к ним-то в хату и кинулся, а там… ну, вы сами видали! Мне по началу тож плохенько было… — он сочувственно посмотрел, на бледного еще Вика. — А потом к родителям Розанкиным побег, да к Жниву — брату старшому Стогову.
Тут тот мужичок, что поначалу на ступенях отсиживался, в разговор вклинился:
— Че говоришь-то, а? Стог у нас всегда смирный был — мухи не обидит! И Розанку свою, и девок малых — ужасть, как любил! Он бы на них, ни в жисть бы руку-то не поднял!
— Да я, че видел, то и говорю — не в себе братец твой был… — стал оправдываться сосед.
— Так, все ясно, что ничего не ясно! Надо вашего Стога найти! — закончил разговор Тай и стал подниматься с земли.
А тут и девушки пришли и каких-то бабок в черном привели. Сами уж не плачут, хмурые и озабоченные только.
— Начнем мы, наверно… день-то жаркий. Вот плакальщицы пришли — они знають, что и как делать-то надоть. А маманька наша долго еще проспит? — обратилась та из девушек, что постарше была, сначала ко всем, а с последним вопросом к Ворону. Знать не сама баба-то затихла, а усыпил он ее. А младшая от этих слов сестрицы опять по-тихому в рев пустилась.